Молчащие псы

На сей раз присутствующие закрывали рты руками, давясь от смеха. Такими всех их застал Браницкий. Он окинул тяжелым взглядом Казанову и поклонился королю.

- Вижу, сир, что вы превосходно развлекаетесь! А то мне этот действие на сцене кажется ужасно нудным...

Казанова воспользовался тем, что дверь была открыта, и выскользнул в коридор. Уже значительно позднее, когда ему удалось убраться из Польши в целости и сохранности, вспоминал:

"Танец итальянки из Пьемонта в исполнении Касаччи настолько понравился королю, что Его Королевское Величество хлопал в ладони, что было выражением особой милости. Саму эту танцовщицу я знал только внешне, поскольку никогда с ней не разговаривал. Она не была лишена достоинств (...). После балета я покинул королевскую ложу, чтобы выразить свои поздравления касательно того, что сам король справедливо оценил ее таланты...".

Не найдя балерины за кулисами, он узнал, что, по приказу Томатиса, та уселась в его ложе. Там он застал ее в коротеньком танцевальном костюме, в юбочке и балетных туфельках, развалившуюся на козетке, на которой директор театра его королевского величества занимался любовью во время представлений, при затянутых занавесках. Сейчас занавеси были раскрыты – из королевской ложи Казанову заметили. Томатис побледнев и отговорившись какой-то причиной, покинул компанию. В тот же самый момент Джакомо осенило. В его голое появилась идея, одна из тех, какие называют гениальными, но только лишь тогда, когда эту идею удается реализовать. На реализацию этой идеи у него было ровно столько времени, сколько Томатису займет путь между двумя ложами.

Касаччи, удивленная или только притворяющаяся такой, ожидала, что скажет итальянец.

- Синьора, - изысканно кланяясь, произнес тот, - мы были восхищены вашим танцем.

Девушка улыбнулась. У нее были белые, красивые зубы; ее плечи были усеяны веснушками, на ногах, не затянутых чулками, золотились волоски. Она не была столь красивой, как несколько королевских любовниц, зато обладала целыми двумя преимуществами по отношению к ним: пока что она не была добытой и была красива иным путем. В ее лице не было ничего, что выдавало бы, сколь сильно погрязла она в разврате, только Казанова был способен заглянуть глубже. Девица как раз переживала ту свою весну похоти, которая просто обязана быть у всякой женщины на земле.

- И король тоже? – спросила Касаччи.

-Король громче всех аплодировал.

- Говорил ли он что-то?

- Говорил я. И сказал: Une femme superbe! Elle n'est pas la premiere venue, sir![72]

- О, действительно?... Вы так и сказали? А что на это король?

Казанова знал уже все и осознавал, что его время съеживается до полутора десятков или, в лучшем случае, до нескольких десятков шагов Томатиса. Он повернулся спиной к зрительному залу и, положив свою ладонь на ладонь девушки, произнес с блестящими глазами человека, решившего прыгнуть в пропасть, человека, которого никто не обвинит в шутках, и неважно, что он при этом говорит:

- Синьора, стать любовницей короля не так легко, как это кажется. Красивых женщин повсюду хватает, и каждая желает вступить в его спальню, из которой потом вынести состояние! Сейчас в этом ложе царит такая толкучка, что только я могу обеспечить там место для тебя. Не спрашивай – как, на это нет времени, клянусь всем святым! Если сделаешь для меня одну вещь, ты окажешься там еще сегодня. Решай же!

Касаччи остолбенела. Она открыла рот, но не могла сказать ни слова. Казанова подбодрил ее, довольно грубо встряхнув за плечи, словно желая разбудить ее от сна.

- Женщина, мое предложение уже начинает тухнуть, и сейчас, через мгновение, просто пропадет! Не спрашивай, почему так, но если не скажешь: да, ты никогда себе этого не простишь, ибо твой шанс никогда уже не повторится! Решай!

- Да!... Да! Что мне следует сделать?

- Ответишь на вопрос Томатиса: я сделаю это, дорогой!

- Я сделаю это, дорогой?

- Именно так ответишь ему, чего бы ни касалась беседа между ним и мной! Чего бы угодно, не забывай! Я сделаю это, дорогой! Так как?

- Да!

Казанова подскочил к двери и одним ударом ладони задвинул металлический засов. В тотже самый момент Томатис схватил за дверную ручку и дернул ее.

Из-за двери донесся злой голос директора:

- Открой, Тереза!... Немедленно открой!

Перепуганная Касаччи схватилась с места, но Казанова дал ей знак рукой, что ей следует сидеть и молчать. Он приблизился к дверной коробке и спросил:

- А пригласительный билет, Томатис, у тебя имеется?

Из-за двери донеслось сдавленное проклятие:

- Porca miseria!!! И что все это должно означать?! Это моя ложа, мне не нужны приглашения в нее! Откройте!

- Ошибаешься, - ответил кавалер де Сейнгальт, - без приглашения, которое я написал той ночью з карточным столом, не войдешь.

Какое-то время снаружи царило молчание, после чего можно было услышать зриплый смех.

- Corpo di bacco![73] Ты с ума сошел, Казанова! Ты желаешь, чтобы я возвратил тебе твои же оскорбления, направленные на его королевское величество?