Молчащие псы

Рукопись эта, находящаяся поначалу в архиве в Гориции[87] и оттуда чьей-то неведомой рукой выкраденная, содержала, среди прочего, фрагменты о пурпурном серебре, о котором Казанова имел сведения из двух источников: от немецких розенкрейцеров и от епископа Залуского[88] (За это нежелательное знание Репнин в будущем выставит Залускому страшный счет). В мемуарах Казановы имеется очень слабый след этого:

"Я укрылся в библиотеке киевского епископа, Залуского, который уделил особое внимание моей особе. У него я проводил чуть ли не все предобеденные часы, и от этого же прелата получил я старинные документы, касающиеся всяческих интриг, проводимых с целью свержения давнего польского порядка, которого епископ был одним из столпов".

Не забывал он и о "молчащем псе", завербованном Репниным, в старости говаривал:

- Вообще-то я не родился дворянином, но облагородился сам, прострелив живот коронному гетману в Польше.

В "Мемуарах" находится безжалостное описание Браницкого: "Этот Браницкий, во всем народе не любимый, считался казаком, дослужившимся до состояния, на самом же деле звался он Бранецким (...). Как бы там ни было, мой Браницкий был душой пророссийской партии, главным столпом иноверцев и врагом всех тех, кто не желал ни поддаваться влияниям великой Екатерины, ни терпеть, чтобы Россия насиловала давний польский строй".

Джованни Джакомо Казанова, кавалер де Сейнгальт, пребывал в Польше очень недолго (приехал он 10 октября 1765 года), но, как говорит старинная польская пословица "Гость в чужом доме больше за час увидит, чем хозяин за год".

От горизонта низко тянутся черные тучи, натягивающиеся на чащобу кустов. Опускаются сумерки. Видать все меньше, башня превратилась в громадное Ухо. Меня окружает журчание реки... Вода течет в молчании, и все-таки ее слышно, как можно слышать молчащую раковину, когда приложишь ее к виску. Горящие в темноте за рекой огни города выглядят будто храмы на морском дне. В сотнях домов обитатели готовятся к Пасхе 1766 года, первые месяцы которого заняли у меня столько страниц. Становится все тише. Ночь висит над домами, словно несчастье; словно горы; словно трусость. Слышу лишь голос сумасшедшего скрипача из-под коллегии, который возвращается домой по Краковскому Предместью, уставший целодневным выпрашиванием милостыни, и вопит:

- А того вот Христа, которого жиды убил, так нужно всякий год заново убивать, потому что он, холера, каждый год воскресает!

Голос старика несется по улицам и закоулкам города, пугая последних прохожих, которые, расходясь на улице, очень желали бы плюнуть проходящим мимо в глаза, но не делают этого, прекрасно зная, что те мечтают о том же самом.

ТОМ ВТОРОЙ

БАШНЯ

"Пламень ее, словно погребальная лампа над могилой,

Бросает на землю постоянное и невидимое сияние;

И холодная ночь отчаяния его не затмит,

Хотя сам он мертвенно блещет, словно его и не было".

(Байрон "Пение с Башни")

ВСТУПЛЕНИЕ

(Краткий трактат о секретах пурпурного серебра и о "молчащих псах", спроецированный на фон политической и общественной ситуации Польши XVIII века)

Но тот, кто двигал, управляя

Марионетками всех стран, -

Тот знал, что делал, насылая

Гуманистический туман (...)

Не также ль и тебя, Варшава,

Столица гордых поляков,

Дремать принудила орава

Военных русских пошляков? (...)

Жандармы, рельсы, фонари,

Жаргон и пейсы вековые, -

И вот - в лучах больной зари

Задворки польские России...

Стихает злобный визг метели,

И на Варшаву сходит сон...

Страна - под бременем обид,

Под игом наглого насилья -

Как ангел, опускает крылья,

Как женщина, теряет стыд.

Безмолвствует народный гений,

И голоса не подает,

Не в силах сбросить ига лени,

В полях затерянный народ.

И лишь о сыне, ренегате,

Всю ночь безумно плачет мать,

Да шлет отец врагу проклятье

(Ведь старым нечего терять!..).

А сын - он изменил отчизне!

(Александр Блок, фрагменты из "Возмездия")