Молчащие псы

Следующее место постоя было еще более вонючим и грязным. Вечером Изабелла сделалась беспокойной, словно бы неподвижность жаркого заката ее раздражала. Вонь дешевой водки, проникающая сквозь стены из помещения на первом этаже, пьяные вопли, не позволяющие заснуть в течение всей второй половины ночи, какие-то запаршивевшие коты, гвозди в полу, пятна на стенах, еда в щербатых мисках, и вновь свет дня, обнажающий этот чуждый мир (наш поэт написал бы: заря содрала с них одеяние объятий, которым покрыла их ночью рука любви…., и т.д.), все отвратительное, гораздо худшее не только в отношении мечтаний, но чем гадкая жизнь при безразличном муже во дворце и в садах, в которых духами поливали даже овечек с бантами на шеях. Утром Изабелла сказала ему, что его любит, и что должна возвратиться домой, потому что забыла забрать браслет. А больше нечего было и говорить. Тогда до Вильчиньского дошло, что бытие формирует любовь.

Во время всей обратной дороги она удерживала сезы и выглядела приболевшей. С Вильчиньсим творилось то же самое. Наблюдая одни и те же пейзажи, тянущиеся в обратную сторону, одинокие кресты и перекрестки, он чувствовал в груди неведомую до сих пор боль и раздумывал о собственном поражении, в то время как Изабелла констатировала, что тот лирический идеал пастушеской любви, к которой столь настырно рвались дамы из общества, инфицированные чтением французских романов и рассматриванием картин, лучше всего, должен остаться в книгах, ибо прав был Томатис, насмехаясь над подобными фантазиями, которые сам он называл "неумытым аффектом". На варшавской рогатке они услышали, что ее семейство в панике. Поначалу они отправились в Голубой Дворец, место жительства молодых Чарторыйских (на Сенаторской улице), а затем во дворец Марии и Августа Чарторыйских на Краковском Предместье, но и здесь никого не застали – оба дворца стояли в лесах, здесь шла их перестройка. Мажордом сообщил беглецам, что господа принимают российских гостей в деревенской резиденции за городом. Туда добрались под вечер. Темнело. Коляска развернулась вокруг большой клумбы при подъезде и остановилась между двумя колоннами лестницы, н которую выбежала куча женщин и мужчин. Лошади еще перебирали ногами на месте, когда Изабелла, не сказав ни слова, без единого взгляда, спрыгнула на гравиевую дорожку и побежала к своим. Увидав ее, женщины подняли крик – она была растрепанная, грязная и бледная, платье у нее было порвано и помято; в глазах же – отчаяние обиженного ребенка. Она бросилась в объятия дамы в возрасте и разрыдалась.

Александр тоже вышел и почувствовал на себе десятки взглядов. Он находился в зоне полумрака, куда не достигал бьющий из окон свет, но ему казалось, что эти глаза жгут всяческую пору на его лице. Он направился к воротам, но неожиданное прохладное дуновение напомнило, что в коляске остались его перчатки и пелерина. Он нервно завернул. В тот же самый момент один из русских офицеров, которые перешептывались с хозяином, взял из рук лакея факел и сбежал с лестницы, заступая чужаку дорогу. Александр почувствовал жар на щеках и прищурил глаза, так близко русский поднес ему пламя к лицу. Из-за факела донесся заданный бешенным голосом вопрос:

- Ты куда, сукин кот?

Левой рукой Вильчиньский отвел факел, а правой ударил. Попал в висок, перескочил лежащего и бросился бегом к воротам. Его опередил приказ, отданный с лестницы, и железные крылья с грохотом сомкнулись, закрывая ловушку. Тогда он свернул к деревьям сада. Когда находился уже на полпути, открыли псарню.

Натравленная стая ударила в него высокой морской волной и сбила с ног. Александр перекатился в высокую траву и исчез под клубком пастей, спин и когтей. Он закрывал лицо, горло и ладони, перекатываясь вместе с обезумевшими дьяволами. Фрак, жилет и рубаха на спине, штаны на бедрах и рукава от плеч до локтей были порваны в мгновение, открывая тело. А еще через миг он был залит кровь и чувствовал, как жизнь вытекает из него волнами жгучей боли.

Неожиданно бешенный лай прекратился и переменился в жалкое скуление под влиянием какого-то иного, резкого и ритмичного звука. Над Вильчиньским стоял молодой русский в мундире лейтенанта и бичом, схваченным из коляски, сек собак, разгоняя всю свору. К нему подскочил некто, старший рангом, и заорал:

- Ты что, Бирюнов, спятил?

- Это человек, не зверь, господин капитан! Не надо так…

- Это разбойный обольститель, ёб его мать! Ты не слышал, что сказал князь Чарторыйский? Не вмешивайся, или я накажу тебя!

Лейтенант поглядел ему прямо в лицо и спросил:

- Собаками или собственноручно, ваше благородие?

После чего бросил бич и удалился в сторону.

Княжеская пара уже успела остыть. Потерявшего сознание "Алекса" облили несколькими ведрами воды, слуги довели его до ворот и пинком выбросили наружу.