Молодой Александр

Первоначально Лисипп был медником, а затем занялся отливкой бронзы. Он сочетал техническое мастерство с художественным чутьем и новаторски подходил к созданию скульптурных портретов, уделяя больше внимания волосам модели и точной передаче пропорций. Уменьшив размер головы и сделав тело изящнее, он создавал впечатление, что статуи более высокие и выразительные, чем у его предшественников. Жилистые фигуры атлетов представали в динамичных позах, автор умел передать эффект движения, а в общем облике его произведений чувствовалась театральность, которая привлекала зрителей к его работам, их хотелось рассмотреть со всех сторон. Лисипп обычно говорил, что «в то время как его предшественники создавали людей такими, какие они были на самом деле, он создавал их такими, какими они должны выглядеть»[977]. Под этим он имел в виду, что его статуи сохраняли нечто от индивидуальности, а не служили некими идеализированными подобиями. Эта идея пришлась по душе Александру и обеспечила скульптору его покровительство. Несмотря на женственные черты внешности – гладко выбритое лицо, ускользающий взгляд, – Лисипп сумел передать львиную и мужественную натуру молодого царя. В то время как обращенные вверх глаза предполагали как благочестие, так и потос – страсть, желание, – юношеский облик напоминал о победоносных атлетах и знаменитых героях, Лисипп смог найти внешнюю форму для выражения внутреннего совершенства Александра. Именно этот баланс молодости и силы оказался выигрышной комбинацией. «Кажется, бронзовая статуя вот-вот заговорит, а взор ее обращен к Зевсу», – такую надпись оставили в древности на одной из статуй Александра работы Лисиппа. Это был образ царя, который заявлял: «Землю я положил к своим ногам, тебе, Зевс, оставляю Олимп!»[978]

Рождался новый тип портретного изображения правителей, но в какой степени Александр и Лисипп находились под влиянием моды, существовавшей при македонском дворе, неизвестно. Миниатюрные головы из слоновой кости, извлеченные из Гробницы II, имеют много общего с более поздними портретами Александра. Разворот шеи, суровый взгляд, чисто выбритое лицо – все указывает на устоявшуюся традицию. Отправной точкой могла быть школа царских пажей. Мальчики с головами, полными стихов Гомера, подражали существующим портретам своих любимых богов и героев – Аполлона, Диониса, Геракла и Ахилла, а также победоносных атлетов, которых всегда изображали безбородыми[979]. Александр не изменил этому стилю, когда стал царем; хотя он отрастил бакенбарды, его никогда не изображали с настоящей бородой, как можно было бы ожидать от портрета зрелого мужа и царя. Его облик уже был известен и широко распространен, поэтому не было причин его менять; хотя, может быть, у него просто не вырастала достаточно впечатляющая борода. Как бы то ни было, различия между портретами отца и сына помогли Александру сформировать свой индивидуальный образ. Время зрелости прошло, наступил черед юности.

За Лисиппом последовали и другие художники, оказавшиеся в элитном кругу придворных фаворитов Александра. Среди них были резчик драгоценных камней Пирготель и знаменитый живописец Апеллес, ему царь отдал свою любовницу Панкасту, в которую старик влюбился, пока писал ее портрет[980]. В римских источниках цитируется указ, свидетельствующий, что право на изображение Александра даровалось лишь немногим избранным, – вероятно, это выдумка, возникшая из-за особых вкусов и предпочтений царя при отборе образов, предназначенных для публики, и это показывает, как важна для царя была самопрезентация, которую Александр стремился тщательно контролировать[981]. Он был мастером пропаганды, человеком, который, как говорили, любил свое доброе имя больше, чем собственную жизнь или царство[982]. За время его правления царский образ и имя стали едва ли не отдельными сущностями, помогая создать мифическую репутацию, которая шла впереди Александра как боевой штандарт. Со временем он стал называть своих людей «Александрами», словно они были продолжением его самого; сражаясь бок о бок с одним таким «Александром», царь заметил: «Тебе придется проявить храбрость, чтобы оправдать свое имя»[983]. Юноша, воспламененный словами царя, бросился в бой лишь для того, чтобы быть убитым. Но нигде образ Александра не выглядит более притягательным и противоречивым, чем в контексте претензий царя на то, что он не только был любимцем богов, но на самом деле являлся сыном бога.