Молодой Александр

Однако кое-кто из македонской старой гвардии воспринял широко распространявшиеся разговоры о связи Александра с Аммоном как оскорбление Филиппа. Клит Черный выразил недовольство на роковом пиру в Мараканде, обвинив Александра, что он пытается отречься от своего отца[996]. В этом могла быть доля правды: раны от их прежнего раздора, бесчестие Александра и Олимпиады – эта память никогда по-настоящему не отпускала молодого царя, а великие достижения Филиппа отбрасывали тень на всю его жизнь. Но Александр никогда полностью не отказывался от Филиппа. Напротив, как и у Геракла, у него было два отца: один – смертный, другой – бессмертный. И во многих отношениях, когда дело доходило до установления связи с божественным началом, Филипп служил для Александра образцом и эталоном.

Незадолго до его убийства, в 336 году до н. э., статуя Филиппа, восседающего на троне, была установлена среди статуй богов, что подчеркивало их особое родство, сохранившиеся надписи упоминают его имя рядом с именем Зевса. В «новых землях» Македонии Филипп также получал почести, словно божество, от благодарных общин, которые, несомненно, хотели сохранить его благосклонность, и именно здесь берет начало культ правителя[997]. Можно утверждать, что Александр следовал по пути, проложенному его отцом, но делал это по-своему. Он был удостоен таких же почестей в Азии, и, хотя это несколько иная тема, легенды о божественном происхождении повышали его статус в глазах многих современников, а позднее породили споры о том, пришел ли он к мысли, что является живым богом. Так или иначе, Александр установил стандарт для будущих поколений. Его преемники подражали его портретам, некоторые создавали свои собственные мифические предыстории, и культ царей постепенно стал нормой. Это была заря новой эры, хотя феномен «бренда Александра» не удалось повторить никому.

ГЕЛЛЕСПОНТ, МАЙ 334 ГОДА ДО Н. Э.

Они пришли с высокогорий Македонии, окруженных скалистыми пиками, с ее морского побережья и зеленых речных долин, из Фракии, лежавшей к северу до берегов Дуная, и из дебрей лесистой Иллирии. Они пришли из Греции: из Фессалии, Беотии, Аттики и Пелопоннеса, со множества островов, сверкающих, как звезды, в сумеречно-голубых водах Эгейского моря. Среди них были юноши со свежими лицами и закаленные в боях ветераны, отцы, братья, сыновья и незнакомцы, мужчины из деревень, городов и любимых деревенских хуторов; пехотинцы и кавалеристы смешались с копейщиками, разведчиками и вооруженными лучниками. Одни желали славы и грабежа или просто стабильного заработка, другие сплотились под знаменем мести за былые зверства персов. На царские деньги было куплено пять тысяч наемников. Среди них были люди невоенных профессий: инженеры и геодезисты, врачи, жрецы и провидцы, кузнецы и торговцы, а группа интеллектуалов высокой культурой придавала блеск странствующему царскому двору. Все опиралось на безмолвную силу слуг и рабов, выполнявших ту бесконечную черную работу, благодаря которой армия продолжала свой путь. Наконец, там были вьючные мулы, кавалерийские скакуны, жертвенные животные и передвижные источники пищи, которые блеяли, мычали и ржали среди множества различных диалектов своих хозяев-людей. Теперь все они находились под абсолютным командованием своего лидера – Александра. Многие никогда больше не увидят свою родину, в том числе и сам царь. Эта армия не походила ни на одну другую.

Около 35 тысяч человек прибыли в Сест на Геллеспонте (современные Дарданеллы), еще 10 тысяч ждали их в Абидосе, по другую сторону пролива[998]. Антипатр остался управлять Македонией с армией из 12 тысяч пехотинцев и полутора тысяч всадников. Греки предоставили 160 военных кораблей вместе с несколькими грузовыми судами, и теперь они использовались для перевозки людей в Азию, палубы вибрировали под босыми ногами, запахи смолы, соленой морской воды и пота проникали повсюду, матросы кричали друг на друга, как чайки, летящие на ветру[999].