Молодой Александр

Горожане поручили Фокиону, Демаду и Эсхину выяснить, на каких условиях может быть заключен такой мир. Они вернулись в Беотию, хотя реальные переговоры вести не могли. Филипп был снисходителен и позволил им сохранить демократическое управление. Македонский гарнизон в город не вводили, а афинский флот должен был остаться нетронутым, однако царь настаивал на роспуске Второго Афинского союза, разрешив сохранить контроль над некоторыми из островных владений. Этими решениями Филипп продемонстрировал правильное понимание источника афинской власти: лишив афинян гегемонии над Эгейским морем и тем самым уменьшив доходы, получаемые с островов, выплачивающих дань, он подрезал крылья афинского господства в Аттике. Почти наверняка они вынуждены были отозвать поселенцев из Херсонеса, по крайней мере, с тех пор об афинских колонистах там ничего не было слышно. Афины приняли условия Филиппа. Ситуация могла быть гораздо хуже, особенно если сравнить ее с тем, как поступил македонский царь с Фивами.

Филипп жестоко обошелся с вероломными союзниками, назначая цену за фиванских военнопленных и требуя выкуп даже за тела убитых фиванцев[609]. Правящая элита была отправлена в изгнание, кто-то нашел прибежище в Афинах, кто-то был обезглавлен, а на место прежней демократии пришло правительство из трех сотен промакедонски настроенных горожан. Фивы лишились главенства в Беотийском союзе, а в качестве дополнительного оскорбления Филипп разместил на Кадмее македонский гарнизон из двух тысяч воинов. Но и на этом македонский царь не остановился. Чтобы еще больше ограничить фиванское влияние, он предоставил независимость Оропу, городу на границе с Аттикой, ранее находившемуся под контролем Фив, а беотийские города Платеи, Орхомен и Феспии, ранее разрушенные Фивами, были восстановлены и вновь заселены[610]. Все они должны были служить постоянной гарантией от возвращения фиванского господства в регионе. Почему Филипп пощадил Афины, остается неясным. Возможно, он хотел взять на себя управление их значительным флотом, поскольку у него на уме было вторжение в Персию, но не исключено, что в конечном счете за его решением стояла забота о собственной репутации. Он был слишком хорошо осведомлен о яде и желчи, израсходованных такими ораторами, как Демосфен, в стремлении изобразить его чудовищем. Филипп якобы сказал: «Я пытаюсь и словами, и делами доказать, что они лжецы»[611]. Некоторые Спутники настаивали на более суровом наказании Афин, в частности на введении в город македонского гарнизона, но царь «предпочитал остаться хорошим человеком на долгие времена, а не повелителем на короткий срок»[612]. Озабоченность своим образом в истории передалась по наследству и его сыну.

В качестве еще одного знака доброй воли по отношению к афинянам царь освободил их военнопленных, хотя был разгневан, когда они попросили вернуть личное имущество, захваченное македонянами. «Не кажется ли вам, – сказал Филипп своим людям, – что афиняне думают, будто мы побили их в игре в кости?»[613] Мертвые также должны были сопровождать живых обратно на родину. С согласия Филиппа их забрали с поля боя, разделили (где возможно) на соответствующие племена и, скорее всего, кремировали. Их должно было сопровождать специальное македонское посольство, в состав которого входили Антипатр, македонский вельможа по имени Алкимах и Александр[614]. Единственное в его жизни путешествие в Афины никак не описано в античных источниках, но оно не могло не произвести впечатления на молодого человека. Все его образование основывалось на афинской культуре, этот город был родиной театра, центром философской мысли и политического ораторского искусства, перечень его знаменитых граждан – от Тесея до Фемистокла – превосходил по длине гомеровский список кораблей. Однако недавние события в Херонее делали момент для визита македонянина в Афины не слишком подходящим. Настроение в городе явно было мрачным. Государственный деятель Перикл когда-то сравнил потерю молодых граждан в битвах с годом без весны[615].