Молодой Бояркин

нас цементом, а теперь поработайте, видите ли, до восьми! Ну, ты даешь! Ставь в наряд по

десять часов – будем работать!

– Да вы что! – всплеснув руками, воскликнул Игорь Тарасович. – Как же это по десять

часов ставить? Вы что, за длинным рублем приехали?

– Конечно! – точно так же всплеснув руками, завопил Цибулевич.– Вот за таким

рублищем!

– Да у вас сознательность-то вообще есть?

– Должна бы быть, но ее почему-то нету! – крикнул Цибулевич, словно кого-то

обвиняя, и начал отворачиваться, потому что ему самому все это начало казаться смешным.

Игорь Тарасович и без того стоял с открытым ртом, но тут раскрыл его еще шире. В

это время раздался гудок – на совхозном тракторе подвезли цистерну воды для раствора.

Пингин оглянулся и, спасаясь от проблем, бросился руководить.

– Отцепи! – крикнул ему, высунувшись из кабины тракторист, которому было все

равно, кто тут начальник, кто нет.

– Цибулевич! – рявкнул Игорь Тарасович, показывая на цистерну. – А ну, сейчас же

отцепи!

Цибулевич повиновался.

Просьба прораба о продлении рабочего дня оказалась как бы забытой, но после нее

бригада работала молчаливей обычного. Занимались в основном кладкой. В конце дня Гена,

работавший на бетономешалке, спросил бригадира, сколько еще делать замесов раствора.

Топтайкин вопросительным взглядом обвел остальных.

– А-а, пусть мешают, – словно отмахнувшись, небрежно бросил Цибулевич.

– Давай д-четыре! – крикнул бригадир.

Все засмеялись и заговорили. Шуткой показалось то, что сегодня вместо обычных в

конце дня "один" или "два" послышалось "четыре", да еще так – "д-четыре". Игорь Тарасович

начал ходить на цыпочках, но на него не обращали внимания и работали как будто сами по

себе.

После работы все, уставшие, но довольные собой, сели на доски перекурить.

– Знаешь что? Приходи-ка к нам в общежитие вечерком, когда все угомонятся, –

сказал Бояркину Алексей Федоров. – Посидим, покалякаем. А то какой разговор на работе…

– Приду, – согласился Николай, обрадовавшись, что вечер не окажется пустым.

ГЛАВА СОРОК ШЕСТАЯ

В общежитие к Федорову Бояркин пришел тогда, когда там уже укладывались спать. В

доме была веранда, на которой с оттепелью монтажники по вечерам наладились пить чай.

Николай сел за только что протертый, влажный стол и стал смотреть в окно, не видя в черном

стекле ничего, кроме своего отражения. Во дворе кто-то умывался, фыркая от удовольствия и

гремя плохо прибитым умывальником.

– Ну, так о чем пригорюнился? – войдя и поставив на электроплитку чайник с

капельками воды на алюминиевых боках, спросил Федоров.

– Да все о том же, – ответил Николай, убедившись, что Федоров усаживается прочно и

больше никуда не пойдет. – Думаю, утопия это все-таки или нет? Ведь на одну-то веру все

это принять непросто, особенно если вспомнишь некоторые современные события –

убийства, обман, пытки. Как можно восстановить миллионы людей, сожженных в

крематориях в войну, или несколько тысяч человек, зарытых в одну какую-нибудь траншею?

Читал недавно, как трупы сбрасывали в бетонную яму (это уже в наше время, кажется, в

Кампучии) и они, расплавившись от солнца, превратились в какую-то жидкость. И по этой

жидкости черви с хрустом гоняли белые черепа. Как же эту жидкость снова превратить в

людей? А как обратить в людей тех, кто такое с людьми делает, кто проповедует фашизм,

сионизм и прочее дерьмо? Это же и вправду невозможно, чтобы когда-нибудь потом все эти

люди жили вместе и были доброжелательны.

– Да, уж проблем у нас хватает… – согласился Федоров. – Тут и не только это. Человек

и сам по себе невообразимо сложен, чтобы его досконально понять, изучить для твоего

восстановления. Мне кажется даже, что он непознаваемо сложен. Мне однажды один человек

такую загадку загадал, что и до сих пор разгадать не могу… Бетонированная яма, говоришь…

Неужели, люди в жидком виде? Да уж, это картинка. Ты, видимо, много читаешь. А тут все

некогда. Все верчусь. Вот когда в больнице лежал, тогда почитал немного. Особенно

врезалась книга Уолта Уитмена…

– Кого? – с удивлением спросил Николай – очень странным показалось ему

иностранное имя на языке бородатого русского человека.

Федоров замолчал, глядя на сухощавого, загорелого монтажника, который, умывшись,

прошел мимо в плавках и пляжных резиновых шлепанцах. На Бояркина монтажник взглянул

с недоумением, не понимая, зачем он тут сидит.

– Книга американского поэта Уолта Уитмена, – пояснил Федоров, – называется

"Листья травы". Читал ее студент один – надо было по программе. Читал и ныл – тягомотина,

говорит. Стало мне интересно, почему в университетах тягомотину читают. Попросил

взглянуть. Что это за книга оказалась! Я никогда стихи не читал. Думал, не для меня они, что

ли… Но тут другое дело. Их написал такой же мужик, как я, только умнее, глубже. Запомнить

эти стихи трудно. Они рассчитаны на чтение, а не на запоминание. Зато, когда читаешь, так

твой взгляд словно расширяется. Я отлично понял его главную мысль – он сам умеет жить,

размышлять, видеть широко, и хочет, чтобы другие учились этому. Он подсказывает способ

расширения, но как бы и оговаривается, что у каждого это индивидуально – у него это