Молодой Бояркин

– А кто же тогда кашлянул? – спросил Санька. – Вы и кашлянули, не отпирайтесь.

– Игорь Тарасович, да отпустите вы его, – сдержанно улыбаясь, вмешался Федоров. –

Он же вам и так все нервы повымотал. Пока молодой, пусть по океанам поболтается.

– Так у него же еще не кончился срок командировки, – недоуменно проговорил

Пингин.

– Ну вот, вы опять кашлянули, – сказал Санька.

– Да уйди ты от меня! – закричал Игорь Тарасович.

– Да вы не нервничайте, – заметил Санька. – Еще Ромен Роллан говорил, что кто

много нервничает, тот много кашляет.

– Все! Убирайся! Дорабатывай эту неделю и убирайся! Чтобы духу тут твоего не было.

Хромову сам объясняй. Нет, скажи, что я тебя выбросил! Прямо взял и выбросил.

После обеда сонливость у Бояркина исчезла, но к вечеру усталость ощущалась все-

таки сильней обычного. Возвращаясь с работы, Николай помылся в нагретом за день озерце,

переоделся в общежитии, поужинал и пошел в кино. Из-за усталости кино можно было бы и

пропустить, если бы не требовалось протянуть время. Потом он, как обычно, пошел к дому

Осокиных. Вечер был холодноватый с высоченным звездным небосводом. Направившись по

улице, Николай решил, что сегодня не будет сидеть на скамейке, а сразу же вернется в

общежитие и ляжет спать.

Кто-то вывернулся из переулка и пошел впереди него. Бояркин прибавил шагу и, к

своему удивлению, догнал Дуню.

– Здравствуй, – сказал он.

– Здравствуйте, – независимо ответила Дуня.

Они молча пошли рядом. Дуня как раз только что вспоминала о нем, но вспоминала с

неприязнью. Сегодня вечером ее брат уходил с женой в гости и попросил присмотреть за их

дочкой. Дома в эти дни Дуню освободили от всякой работы. Экзамены были на носу, и Дуне

казалось преступлением тратить время на мытье посуды или на что-то еще. Из-за какой-то

посуды, из-за минуты, потраченной неправильно, могла рухнуть мечта. К брату она пришла

тоже с учебниками и, как только осталась в доме вдвоем с племянницей Аленкой, сразу же

разложила их на столе.

– А сто это такое? – спросила Аленка, дергая ее за подол и показывая куклу.

– Это куколка, – ответила Дуня.

Аленка тут же бросила куклу, отозвавшуюся пустым звуком, на пол и радостно

сбегала в спальню за другой игрушкой.

– А это сто?

Дуня попробовала отвечать автоматически, не отрываясь от учебника, но игрушек

было слишком много, и после очередного "сто?" она взглянула на племяшку рассерженно. На

Аленкиной макушке, захватывая пучок волос, был завязан красный капроновый бант, а карие

большие глаза смотрели без всякой вины. Дуня в порыве бросилась со стула на колени,

прижала к себе Аленку, задохнувшись от ее доверчивости, тепла и от молочного запаха. "Ой,

да как же это хорошо, что люди на свет маленькими появляются!" – подумала она с

незнаемым раньше приливом нежности. За учебники она больше не взялась. Разыгравшись с

Аленкой, Дуня и вспомнила Бояркина. Вспомнила, что у него есть ребенок. Но как можно

желать от него уйти? Для этого надо быть совсем глухим, непробиваемым. "Ой, да ведь он же

еще и женат, – вспомнила она, – а это значит, что у него есть жена… А жена – это какая-то

женщина. Может быть, такая же, как я. Но как же бросить ее? Как бы мой папа мог бросить

маму? Это невозможно… А вот он может".

Когда они шли по улице, то Дуне даже нравилось удерживать в себе такое отношение

к нему, потому что сомнений тогда не оставалось вовсе. Они только поздоровались, но и по

одному слову поняли друг друга. Дуня поняла, что отношение Николая к ней не изменилось.

Николай понял, что она все еще сердится, и встречаться не хочет. Первого слова эта ситуация

требовала от Дуни, которая так ничего и не объяснила, и поэтому молчание тяготило ее

больше. Она остановилась, только взявшись рукой за калитку. "Почему же он молчит? –

подумала Дуня, чувствуя, как трудно ей заговорить. – Я, кажется, забыла его голос". В

темноте она не видела лица Николая, но, угадав его спокойствие, поняла, что даже если она

сейчас так же молча закроет калитку и уйдет, то он не произнесет ни слова и тогда между

ними оборвется все окончательно – ненарушенное молчание скажет об этом красноречивей

любых, пусть даже прощальных слов. Дуня чувствовала себя виноватой.

– Мы встретились случайно, – сказала она.

– Мы всегда встречаемся случайно, – ответил Николай.

– Не надо так, не смейся, – сказала она, вспомнив его манеру говорить с усмешкой.

Едва только Дуня заговорила, как тут же почувствовала, что снова, как бы вовлекается

в его сферу.

– Мы встретились случайно, – продолжала она. – Я ведь даже в бане помылась, чтобы

смыть твои прикосновения. Скажи мне только вот что на прощание: зачем ты меня

обманывал? Зачем было это письмо с признанием? А я ведь чуть не поверила тебе. Но на

самом-то деле у тебя была совсем другая цель.

– Я люблю тебя, – тихо, но твердо проговорил Николай, переступив через ударившую

обиду.

– Послушай, Коля, – вдруг умоляющим тоном сказала она, – я верю тебе, но нужно

пересилить себя. Именно тебе, потому что ты сильнее и умнее меня. Я не имею права тебя

любить и, наверное, поэтому не люблю, Мне просто не любится, понимаешь? Мне даже