Молодой Бояркин

Иногда вечером они и ужинали все вместе.

– Людка такой доброй стала, – рассказывал Роман о первой жене. – За кого выйдет, так

золотой женой будет. Видно, для того чтобы баба хорошей женой стала, ей надо хоть раз

развестись. Она потом все ценить начинает.

– Как же вы уживаетесь? – спросил Бояркин. – А твоя вторая жена ничего тебе не

говорит?

– Любашка-то? Говорит, почему же не говорит. Она говорит: "Если у тебя появится

тяга к другой – я не возражаю. Я не буду устраивать тебе сцен и не буду даже сомневаться,

что ты меня не любишь. Просто я умею любить по-женски, а ты по-мужски, и я знаю, что,

даже увлекаясь, мужчина не перестает любить свою жену. Бывает даже, что он после этого

любит ее еще сильнее, если, конечно, она не начинает пилить и делаться невыносимой. Вот

все, что она говорит. Но что ты думаешь? То ли она меня околдовала, то ли, как говорят, в

плен взяла, но только вырваться я от нее не могу и "увлекаться" не могу. Да и не хочу. Мне

никого не надо. А ведь раньше-то что было – мрак! Первым кобелем в городе был.

Медалистом, можно сказать.

– Вы, наверное, никогда не ссоритесь, – сказал Бояркин. Ему захотелось узнать как

можно больше о такой семье,

– Теперь редко, а сначала бывало, – продолжал Роман. – Один раз завелся из-за какого-

то пустяка – уж и сам не помню. Доказываю что-то, факты привожу. До слез довел, а ничего

не доказал. Потом, когда помирились, Любашка и говорит: "Только плохой жене не хочется

соглашаться с мужем, только глупая женщина боится превосходства мужчины. Я соглашаюсь

с любым твоим доводом, но я не понимаю, зачем ты злишься на меня? Если хочешь что-

нибудь доказать, то лучше обними меня, прижми, похлопай по чему положено, и я не смогу

спорить…"

Во время этого разговора в общежитии с книжкой в руках лежал Алексей Федоров. Он

злился из-за их выпивки и не разговаривал с ними, но тут не выдержал.

– Знаешь ли, Рома, – вмешался он. – Даже я, старик, позавидовал тебе. Умная у тебя

жена. Я о таких женщинах только от других слышу, но сам не встречал. Тебе же невероятно

повезло. И что ты делаешь среди нас – сплошных семейных неудачников?..

– А ты разве тоже? – спросил Бояркин. – Ты что же, не женат?

– Был. А как дети подросли, ушел. Мою жену можно было терпеть. Мы как-то тяжело

жили. Вроде бы и не ссорились, но разговаривали, как тугие на голову. Да все сдуру.

Молодой-то глупый был. Строил свою жизнь впопыхах, так же вот, как ты. Думал время

коротко, а оно все-таки длинно. Внешне она была красавица, с высшим образованием, с

исключительной памятью, но глупа. Глупа, правда, как-то неприметно для окружающих. В

голове у ней могли быть черт знает какие познания, но она оставалась глупой. Рассуждала

умно, а поступала всегда не так. Правда, вспоминаю я ее сейчас по-доброму – слишком много

времени с ней прожито. А еще раз жениться уже не могу. Бывали, конечно… И бывают, хоть и

не часто, но все не то. Никто из них не пытался вот так, как тебя, Роман, в плен взять, хотя к

стойлу привязать почти каждая не прочь. А ведь требовать от нее того, чего она не понимает,

бессмысленно. И не объяснишь это за один присест – такой женщиной, как твоя жена, надо

просто быть – и все. А нам, мужикам, такую можно только встретить, воспитать такую нам

не под силу. Я бы вот тоже хотел иметь умную женщину. Такую, чтобы ей нравилось, что я,

например, с бородой или, если сбрею, то без бороды; что у меня на руках мозоли, что домой

я прихожу усталый, в пыльных сапогах, чтобы умела она видеть комплименты не в словах, а

и в поступках, в выражении глаз, в жестах, чтобы нравилась ей моя прямота, чтобы поняла,

что живу я так, как считаю нужным, но без зла. Разве это так сложно? А вот попробуй-ка,

найди такую.

"Наверное, и мне придется ждать, когда дети подрастут, – думал Бояркин, слушая

Алексея. – А, значит, надо пока успокоиться, жить так, чтобы быть понятным многим

другим. А жена пусть понимает тебя настолько, насколько способна и насколько ей

необходимо. Ужин сварен, пол помыт, рубашки постираны, будь доволен. Господи, да ведь

это так просто". Бояркин даже повеселел.

Водки оказалось многовато – очень скоро это поняли они оба. Федоров, несмотря на

только что закончившийся доверительный разговор, резко отругал их в ответ на

предложенный стакан и, расстроено бросив книжку, ушел из общежития.

Бояркин и Батурин посидели, поговорили о том, какой хороший мужик Федоров,

покончили с последней бутылкой и перестали держаться на ногах. Бояркин чувствовал, что в

его сознание окружающее прорывается лишь короткими бессвязными кусками. Ничего уже

не соображая, он выволокся в улицу и, вместо того чтобы шагать в свое общежитие,

приплелся к дому Осокиных, открыл ворота и постучал в окно. Потом он обнаружил, что на

него сквозь стекло смотрят пожилые мужчина и женщина – Дунины родители, а сама Дуня

стоит рядом, дергает за рукав и требует, чтобы он сейчас же ушел. Бояркин подчинился и

направился к себе. У клуба его окружили местные парни. Они что-то говорили, но до

Николая доходили лишь всплески голосов. Тем не менее, он что-то отвечал, а потом все

исчезло.