Молодые львы

– Будь так любезен, принеси мне штык, – попросил Гарденбург. Кристиан сидел у его кровати, глядя на свою вытянутую вперед ногу, которая по-прежнему не сгибалась. На другой кровати лежал человек-ожог, запеленутый в белоснежный кокон, благоухающий запахом гниющей плоти. Перед этим Кристиан сказал лейтенанту, что завтра отбывает на фронт. Гарденбург ничего не ответил. Лежащая на подушке забинтованная голова лейтенанта более всего напоминала куриное яйцо. Несколько секунд Кристиан дожидался ответа, а потом решил, что Гарденбург не расслышал его слов.

– Господин лейтенант, я сказал, что завтра уезжаю на фронт.

– Я тебя слышал, – ответил Гарденбург. – Будь так любезен, принеси мне штык.

– Что вы сказали, господин лейтенант? – Кристиан решил, что лейтенант произнес совсем другое слово, но из-за повязки оно прозвучало как «штык».

– Я же сказал, мне нужен штык. Принеси его завтра.

– Я отбываю в два часа дня.

– Так принеси его утром.

Кристиан смотрел на перекрывающие друг друга полоски бинта, но, разумеется, не увидел в них ничего такого, что могло бы подсказать ему, чем обусловлена столь необычная просьба. Как обычно, он ничего не смог почерпнуть и из интонаций глуховатого голоса Гарденбурга.

– У меня нет штыка, господин лейтенант.

– Так стащи его вечером. Это несложно. Ты сможешь стащить штык, не так ли?

– Смогу.

– Чехол мне не нужен. Только штык.

– Господин лейтенант, я вам очень благодарен за все, что вы для меня сделали, я всегда готов вам услужить, но… если вы решили… – Он замялся. – Если вы решили покончить с собой, я не смогу заставить себя…

– Да не собираюсь я покончить с собой, – ответил ему все тот же приглушенный, ровный голос. – Ну и дурак же ты. Ты слушал меня почти два месяца. Разве я похож на человека, который собрался покончить с собой?

– Нет, господин лейтенант, но…

– Штык нужен мне для него.

Кристиан выпрямился на маленьком деревянном стуле с низкой спинкой.

– Для кого, господин лейтенант?

– Для него, для него. – В голосе Гарденбурга послышались нотки раздражения. – Для человека на другой кровати.

Кристиан медленно повернулся к белоснежному кокону. Человек-ожог лежал тихо, молча, не шевелясь, как и два последних месяца. Кристиан вновь посмотрел на Гарденбурга.

– Не понял, господин лейтенант.

– Он попросил меня убить его. Все очень просто. Рук у него не осталось. Практически ничего не осталось. И он хочет умереть. Три недели назад он сказал об этом врачу, так этот идиот запретил ему подобные разговоры.

– Я не знал, что он может говорить, – изумился Кристиан и опять повернулся к человеку-ожогу, словно это открытие могло что-то изменить в его облике.

– Может, может, – заверил его Гарденбург. – По ночам мы ведем долгие разговоры. Он говорит ночью.

«Что же за беседы ведут здесь человек без рук и всего остального и человек без лица?» – подумал Кристиан. Должно быть, от них стынет теплый итальянский воздух. По его телу пробежала дрожь. Человек-ожог лежал неподвижно. «А ведь он слышит нас, – подумал Кристиан. – Слышит и понимает каждое наше слово».

– Он часовой мастер, из Нюрнберга. Специализировался на спортивных часах. У него трое детей, и он решил, что хочет умереть. Тебя не затруднит принести штык?

– Даже если я его принесу, – Кристиану очень уж не хотелось становиться соучастником самоубийства человека-ожога, лишенного глаз, голоса, пальцев, лица, – какой от этого будет прок? Он же не сможет им воспользоваться.

– Воспользуюсь им я. Надеюсь, это понятно?

– Каким образом?

– Встану с кровати, подойду к нему и воткну штык в грудь. Так ты его принесешь?

– Я не знал, что вы можете ходить… – Изумление Кристиана нарастало. Медсестра сказала ему, что Гарденбург сможет сделать первый шаг месяца через три.

Медленно, плавно лейтенант сбросил с груди одеяло. Кристиан вытаращился на него, словно увидел мертвеца, поднимающегося из могилы. А Гарденбург тем временем перебросил ноги через край кровати и встал. Из-под мешковатой, покрытой пятнами байковой пижамы торчали бледные босые ступни.

– Где вторая кровать? – спросил Гарденбург. – Покажи мне, где вторая кровать.

Кристиан взял его за руку и повел через узкую полоску мраморного пола. Наконец колени лейтенанта коснулись матраса.

– Дошел, – констатировал Гарденбург.

– Почему? Почему вы никому не сказали, что можете ходить? – Кристиану казалось, что он задает вопросы призракам, пролетающим мимо окна в кошмарном сне.

Стоя у кровати человека-ожога в желтой байковой пижаме и чуть покачиваясь, Гарденбург хохотнул сквозь свое марлевое забрало.

– Не должен человек посвящать начальство во все свои секреты. – Он наклонился над белым коконом, начал ощупывать его. Потом рука лейтенанта остановилась на груди человека-ожога.

– Здесь, – раздался голос из-под толщи бинтов. Голос был хриплый, лишенный всего человеческого. Словно умирающая птица, или пантера, захлебывающаяся в собственной крови, или обезьяна, насаженная порывом ветра на острый конец обломившейся ветви, в последний миг обрели дар речи, чтобы произнести одно-единственное слово: «Здесь».