Молот ведьм

Я мог и не убивать Финнеаса. Мог оглушить или ранить. Но, во-первых, не люблю оставлять за своей спиной людей, которые способны прийти в себя и объявиться в самый неожиданный момент. Особенно когда знаю, что вскоре стану беспомощным, будто новорожденный котенок. Во-вторых, я лояльно и великодушно предупредил Финнеаса, дав ему шанс, чтобы ушел с дороги, но тот предпочел драку. И, наконец, в-третьих, я не забыл, что проиграл из-за него сто крон в споре со Шпрингером. Может, это и не была вина только лишь бойца, но я не мог противиться своего рода подспудной, пусть и достойной сожаления злости.

Я вошел в комнатенку, где на кровати лежала девушка лет шестнадцати, с худым телом и реденькими волосами. Я уселся в кресле напротив и взглянул на бледное изможденное лицо. Желтоватые волосики слиплись в сосульки, а кости скул, казалось, готовы проткнуть пергаментную кожу. Узенькие ладошки лежали поверх покрывала, словно крылья мертвой птицы.

Любой человек, даже если спит самым спокойным, а то и мертвецким сном, все равно совершает разнообразные движения. Порой дернется у него веко, задрожит уголок рта, он причмокнет или оближется, захрапит, глубже вздохнет, пошевелит пальцами. Но эта девушка производила впечатление мертвой. Хотя точно не была таковой.

Я приставил к ее губам отполированный серебряный кубок и увидел, как поверхность покрывается туманом. Она была жива и дышала, пусть даже ее дыхание оставалось едва заметным.

– Ну что же, маленькая, – сказал я, скорее для самого себя. – Ты странствуешь, и я сделаю все, чтобы ты уже никогда не вернулась.

Конечно, она лежала передо мной совершенно беззащитная, я мог убить ее тело, сжечь, уничтожить любым способом. Но это бы ничего не решило. Странствующий дух маленькой Шульмайстер тотчас понял бы, что тело, в которое он должен возвратиться, находится в опасности. Наверняка ее дух не смог бы вернуться и защищаться, но попытался бы войти в другого человека. В слабого, больного или пьяного. В кого-то, кто окажется не в силах сопротивляться. И дух овладел бы таким телом, уничтожая дух жертвы. А я не мог этого допустить.

Оставался один-единственный путь. Если дух девушки, вернувшись, не обнаружит ее тела, он будет странствовать, неприкаянный, все более слабея и все более отчаиваясь, пока не ослабнет окончательно и не канет где-то во мрачной пустоте, став пищей для других, более сильных существ. В любом случае он не решится кем-либо овладеть, пока у него останется хотя бы крошечная надежда на то, что отыщет собственное тело.

Сам способ обхождения с, как мы их называли, «странствующими ведьмами» известен издавна. Но применяли его неохотно. Обычно инквизиторы предпочитали уничтожить тело ведьмы, уповая на то, что она не сумеет захватить другое тело либо что таковое овладение выйдет боком ей самой. Конечно, дух мог попытаться напасть на инквизитора, но мы отыскали способ защиты от «ведьмовского прикосновения», поэтому особо его не боялись.

Однако сложно было не заметить, что это полумера. Уничтожение внешней оболочки не уничтожает самого зла, которое находится в душе, а не в теле. И поэтому я решил придерживаться дороги более трудной. И, скажем честно, милые мои, более болезненной для вашего нижайшего слуги.

Я отодвинул кресло и встал на колени перед кроватью. Молитвенно сложил руки и поглубже вздохнул.

– Отче наш, сущий на Небесах, – начал я, – да святится имя Твое, да пребудет Царствие Твое, да будет воля Твоя, как на земле, так и на небесах.

Прикрыл глаза и ощутил, как снисходит на меня Сила. Несмотря на сильно, до боли, смеженные веки, я начал видеть. Стены комнаты налились краснотой. Она вытекала из меня, окутывала, словно огненным саваном, тело лежавшей девушки.

– Хлеб наш насущный дай нам днесь и дай нам силу не простить обидчикам нашим[12].

Я уже не видел белого девичьего тела на постели. В брызгах красноты, словно сквозь туман, проступала реющая мрачная фигура. Весь образ мигал, трясся и плыл, но я знал, что должен выдержать. Несмотря на то, что – как обычно – появилась сестра молитвы: боль. Как всегда, пришла она в самый неожиданный момент. Как всегда – когда появилась надежда, что на этот раз боль меня минует. Как всегда, вплыла в меня, будто галера с багряными парусами. Была столь сильна, что я почти потерял сознание и едва не оборвал молитву. Казалось, добиралась она до каждого уголка моего тела и рвала его в клочья. Тошнота ударяла волнами, что поднимались от каждого нового извержения боли.

– И позволь нам противостоять искушению, а зло пусть пресмыкается у ног наших. Аминь, – прохрипел я.