Молот ведьм

Молился и чувствовал, как сила начинает наполнять мое тело. Как пульсирует вместе с сердцем и течет в жилах. Как возносится вокруг, яростная и непонятная. Несмотря на закрытые глаза, снизошло на меня видение. Но видеть мне дано было совершенно иным способом, чем обычным людям. Моя комната наполнилась пульсирующим багрянцем, напоминавшим море темной крови, книжка же баронова сына внезапно будто увеличилась в размерах. Выглядела как крылья мрака, распростершиеся над столом.

– …дай нам силу, чтобы не простили мы врагов наших, – молился я медленно и с чувством.

Ожидал боль, которая всегда шла рука об руку с молитвой, – и боль пришла. Как всегда, удар ее был подобен тарану, мука же казалась совершенно невероятной. Мое тело будто горело, сотканное из чистого, незамутненного страдания. Я вознесся куда-то под потолок, хотя и трудно было сказать – куда именно, поскольку пропорции, пространство и измерения утратили свои привычные смыслы.

Я видел стоявшего на коленях Мордимера с исхудавшим, перекошенным болью лицом и длинными темными волосами, что спадали на плечи. Казалось, кости его скул могли проткнуть натянутую кожу, а из сжатых кулаков, из-под ногтей, вонзившихся в живую плоть, капала кровь, брызгая на пол пятнами багрянца. Нитка черного дыма поднялась из книги и полетела куда-то во мрачную пустоту. Именно там, в той пустоте, на самой границе восприятия, клубились существа, что выглядели как часть тьмы. Я не присматривался к ним, поскольку уже само их присутствие пробуждало страх.

– …да святится имя Твое, да придет царствие Твое… – летя за этой нитью, я продолжал читать молитву.

Я мчался на крыльях боли, которая, казалось, вздымалась до неимоверной высоты, но все равно росла – всякий миг. Я увидел лес, который состоял не из деревьев, но из черно-зеленых гигантов с развевающимися волосами и растрепанными бородами. Великаны посматривали на мой полет, а их пустые глаза притягивали меня к земле. Я знал, что если упаду меж темных коряг-плечей, останусь там уже навсегда. Если хоть на миг прерву молитву, мой полет завершится среди тех враждебных гигантов.

– Отче наш… – стонал, а где-то вдали видел пульсирующего болью, кровью и страхом маленького Мордимера.

Увидел реку – или, вернее, раскинувшегося по земле колосса, из глаз, ноздрей и рта которого струился бледный свет – и вился, будто лента.

– …да придет царствие Твое…

За той лентой увидел скорчившихся гигантов, что, опираясь руками и коленями, врастали глубоко – в самые недра земли. В их каменных глазах застыло абсолютное равнодушие.

Боль была уже столь велика, что превращалась в тошнотворную неясную сладость, обездвиживавшую тело и мысли. Я молился, ибо лишь в молитве была единственная надежда, но всякое слово лишь увеличивало страдание. Потом я наконец увидел, куда ведет темная нить, выходившая из книги. Она терялась внутри белого ящера, туловище которого приподнималось над поверхностью земли, а пасть отверзалась во мрачной пустоте, словно утоляя оной свои голод и жажду.

Я должен был вернуться. Увидел достаточно и знал, что больше не выдержу растущей боли. Обратный путь был быстр, словно я соскальзывал по острию молнии. На миг я увидел застывшего в страдании Мордимера, сразу после этого проговорил: «Аминь», – и рухнул, больно ударившись головой об пол.

Руки мои тряслись, будто в лихорадке. Я до крови исцарапал себе кожу на запястьях, однако на полу виднелось всего несколько рыжих пятнышек крови. Я был ослаблен и заблеван. С трудом добрался до кровати и там едва ли не мгновенно заснул, свернувшись калачиком.

* * *

Я отворил ставни и взглянул сквозь пропитанный маслом пергамент, затягивавший окна. Что ж, никто не богат и не глуп настолько, чтобы стеклить окна во всех комнатах. И, как видно, даже любовь к роскоши и удобствам барона Хаустоффера имела свои границы.

Я отворил окна настежь и глубоко вдохнул свежий ранний воздух. Я был измучен тем, что сделал прошлой ночью, испытывал слабость, будто после крепкой пирушки, – даже голова кружилась. Хуже, что все тело казалось чужим. Словно кто-то другой управлял моими движениями, тянул за веревочки, когда я хотел поднять руку или ногу – или двинуть головой. А когда шел, чувствовал, будто ступаю не по твердому полу, а парю над ним. Конечно, я уже привык к такого рода последствиям, ибо подобное случалось со мной чаще, чем хотелось бы. Но это – цена, которую приходилось платить за милость Божью, и здесь ничего не поделаешь.

Минутку я стоял подле окна и глубоко дышал, а потом побрел к двери. В коридоре, на лавке, сидел челядин. Увидев меня, вскочил на ноги.

– Чем могу служить, ваша милость? – спросил поспешно.

– Завтрак, – ответил я. – И бутылку вина.

Когда мне принесли еду, я затолкал ее в себя, хотя уже сам запах вызывал волну тошноты. Запил легким кисловатым вином, и мне сделалось чуть легче.

– Где мои товарищи? – спросил я слугу.

– Я проведу вашу милость.