Молот ведьм

Я догадывался, откуда он мог получить такую информацию. Конечно, я не увлекался осуждением всех и вся и не видел необходимости верить на слово каждому абсурдному обвинению. Злые соседи, завистливые близкие, брошенные возлюбленные – слишком часто такие люди пытались использовать веру в своих приватных крестовых походах. К тому же нередко священники и гродские суды прислушивались к этой ерунде. Меня же обучали отделять зерна от плевел, и оттого случалось не раз и не два, что я вытаскивал кого-то из пыточной или из костра. Но всегда – лишь если был убежден в их невиновности или же, сказать вернее: в куда меньшей степени вины.

В конце концов, я слишком хорошо помнил слова моего Ангела, который некогда сказал, что в глазах Господа все мы виновны, а тайной остаются лишь время и мера наказания.

* * *

Обед был настолько обильным и сытным, что под конец меня тошнило уже от одного вида еды. Курнос же, который не сдался, продолжал поглощать новую миску густой похлебки, грызя обтекающую соусом свиную ногу.

– Ховофо, – сказал с набитым ртом, зная, что я смотрю на него.

Я отвернулся, как раз чтобы заметить у входа в альков задыхающегося и покрасневшего Кеппеля.

– У меня плохие вести, Мордимер, – сказал он тихо. Оперся о дверной косяк. – Очень плохие.

– Говори, – вздохнул я, подумав, что же окажется хуже того, как каноник Тинталлеро распоряжается в городе.

Он подошел ко мне и вопросительно глянул на Курноса, жрущего, будто свинья, и перемазанного подливкой.

– Можешь говорить при нем.

– Посланный Его Преосвященством инквизитор умер в трактире в пяти милях от Виттингена, – произнес шепотом Кеппель.

Я поднял кувшин и медленно, крайне медленно налил вино в кубок.

– Убили? – спросил негромко.

– Нет, – скривился он. – Был болен, уже когда выезжал из Хеза. Говорят, сильно болен.

– И кто?

– Додерик Готтштальк. Ты знал его?

– Ему было лет восемьдесят, – фыркнул я. – И лет десять уже – сидел он в саду Инквизиториума или играл в шашки у камина. Андреас, этот человек несколько десятков лет не вел никаких расследований!

Мы переглянулись, и в его, и в моем взгляде были понимание и смущение. И – настоящий страх, хоть в этом мы не признавались даже самим себе.

– Тот, кто его выслал, знал, что Додерик не доживет, – медленно и очень, очень тихо сказал Кеппель. – А даже если доедет, носа из постели не высунет. Что же, кто-то хочет уничтожить Виттинген?

«Нет, Андреас, – хотелось ответить мне, но я сдержался в последний миг, – кому какое дело до этого городка? Зато мне кажется, кто-то сильно жаждет подорвать уважение к Инквизиториуму».

– Может, и так, – сказал я вслух.

Кеппель вынул из-за пазухи кожаный мешок, запечатанный епископской печатью. Вздохнул, перекрестился и сломал печать. Вытащил свернутые бумаги. Расправил лист. Внезапно я заметил, что на одном из мест он задержался и пробежался глазами по тексту снова. А потом еще и еще раз. Поднял на меня глаза, и не стану скрывать: то, что я увидел в них, меня встревожило.

– Мордимер, – сказал он медленно и очень тихо. – У меня здесь документы из Хеза, которые вез Готтштальк. Все полномочия и приказы. И знаешь, на кого они выписаны?

Я уже хотел покачать головой, когда внезапно понял. И это заставило меня содрогнуться.

– О Боже! На предъявителя! – Я встал, с шумом отодвинул кресло. –  Ты меня на это не подобъешь, Кеппель, – сказал ему резко. – Могу понять и простить, что ты не ценишь мою жизнь, потому что я сам порой считаю ее крайне ничтожной. Но поскольку она у меня только одна, я не желаю ее потерять. Какова бы уж она ни была.

– Прошу, Мордимер, сядь, – в его голосе, кроме нотки мольбы, я услышал нотку отчаяния. – Прошу…

Я некоторое время молчал, после чего снова пододвинул кресло и уселся в него.

– Ты нисколько не нарушишь закон, – тихо, но убежденно сказал Кеппель – так, словно объяснял что-то не слишком сообразительному малышу. И не скажу, что мне нравился подобный тон. – Документы на предъявителя, и мы не дотронемся до них и пальцем. Не станем ничего подделывать, не станем ничего утаивать, не станем делать фальшивые подписи. Слушай, Мордимер: «…сообщаем всем и каждому, что мой личный инквизитор по моей просьбе, приказу и пожеланию должен принять оборону Божьей веры в милом нашему сердцу и мучимом дьяволом городе Виттингене…» и так далее и так далее. Разве всех вас, с лицензией из Хеза, не зовут «личными инквизиторами Его Преосвященства»? И разве ты разойдешься с истиной, когда предъявишь это письмо?

– Всего-то разницы, что выданы они не мне, но Готтштальку… – пробормотал я. – Покажи остальные.

Он вручил мне все документы, я же внимательно их изучил. Действительно, они были сформулированы так, что воспользоваться ими мог всякий, обладавший лицензией в Хез-хезроне. Я также проверил подписи и печати, и все показались мне аутентичными.

– Отчего документы выправлены на предъявителя? – спросил я, не ожидая, что Кеппель ответит на этот вопрос. – Такое почти не практикуется. Обычно канцелярия епископа трясется над каждым словом… – Внезапно мне в голову пришла одна идея: – Кеппель, нынче у нас сентябрь, верно?

– Да вроде так.