Момент Макиавелли. Политическая мысль Флоренции и атлантическая республиканская традиция

Теперь дело выглядит так, будто Макиавелли искал социальные средства, с помощью которых природа людей могла быть преобразована до такой степени, чтобы они стали способны к гражданской жизни. Комбинация Ромула и Нумы подсказывала способы, полагаясь на которые законодатель мог бы освободить себя от необходимости действовать лишь как «вооруженный пророк» из «Государя», который должен принуждать людей, как только те перестанут ему верить. Однако в то же время последнее обстоятельство освобождало его от необходимости обладать сверхчеловеческими способностями демиурга, которого мы встречаем в той же главе и которому требуется лишь occasione, дабы произнести слово, преобразующее бесформенную материю. Фигура законодателя-пророка встречается в «Рассуждениях» куда реже, чем в «Государе». Virtù законодателя играет меньшую роль по сравнению с общественными и воспитательными процессами, которые он приводит в движение. Вот почему он может позволить себе жить во времени и не быть личностью масштаба Ликурга или Моисея. Но, принизив роль законодателя, Макиавелли во многом избавил себя от необходимости опираться на тезис Савонаролы, что установление республики – prima forma – невозможно без действия благодати. Если людям, дабы стать гражданами, нужно не содействие сверхъестественных сил, а гражданская жизнь в мире времени и фортуны, то град земной и град небесный снова переставали быть тождественны друг другу, и это различие опять же можно считать этическим или историческим. Мы возвращаемся к точке зрения, согласно которой «нельзя править государством с помощью „Отче наш“», а гражданские цели – в том числе гражданская добродетель – отделены от целей искупления. Это самая революционная мысль в «Рассуждениях» – более революционная, чем любая из тех, что мы находим в «Государе».

III

Итак, Макиавелли подготовил почву для выдвижения двух поразительных и смелых гипотез, составивших стержень «Рассуждений». И обе они показались Гвиччардини неприемлемыми396. Первая заключается в том, что разобщенность и борьба между знатью и народом послужили причиной обретения Римом свободы, стабильности и власти397, – утверждение скандальное и немыслимое для сознания, которое отождествляло единение со стабильностью и добродетелью, а конфликт – с нововведением и упадком, но понятное, если мы вспомним о двойственности virtù. Когда римляне собственными усилиями создавали структуру легитимности, они занимались нововведениями в обстановке еще недостаточно стабильной, чтобы в ней можно было поступать легитимно, согласно обычаю. Поэтому нам следует искать действий, которые не были легитимны сами по себе, но тем не менее привели к аналогичному результату. Если согласие возникает из разобщенности, то причиной тому служит скорее иррациональное, чем рациональное действие. Объяснить это можно лишь непостижимым влиянием фортуны, и Макиавелли действительно говорит в одном месте, что случай (caso), а в другом – что fortuna свершили то, чего не удалось сделать законодателю (ordinatore)398. Но fortuna – понятие, не исключающее virtù. Добродетель возникает в ответ на фортуну, и, значит, нам следует искать особую virtù, проявленную римлянами на этом этапе их истории. Держа в уме «Государя», мы понимаем, что virtù в таких обстоятельствах примет форму скорее активную, чем пассивную, будет скорее смелой, чем рассудительной, укажет на качества как льва, так и лисы. Однако здесь она должна проявиться в поведении отдельных людей и групп граждан в отношении друг друга, а не в единовластном господстве правителя над своим окружением. Поэтому ее социальное и этическое содержание неизбежно должно быть значительнее. Virtù надлежит стать основой добродетели.

Затем следует изложение истории ранней римской конституции399. Хотя дела Ромула и его преемников не были вполне идеальными, установленные ими законы не препятствовали vivere libero400. Когда цари обратились к тирании, – читатель, знакомый с циклической теорией Полибия, отметит, что это обычный пример упадка, следующего за несовершенным правлением, – еще многое требовалось для установления свободы. Поэтому власть царей не кончилась с изгнанием Тарквиния, а сохранилась в форме консульства, и ее представители делили теперь места в Сенате со знатью. Когда аристократы, в свою очередь, приобрели склонность к пороку и высокомерию, не было необходимости разрушать всю систему правления, дабы контролировать их власть. Она уже была до некоторой степени ограничена консулами. Народные трибуны появились, чтобы придать вес голосу масс, и Рим превратился в смешанное и «совершенное» общество, где каждый из трех элементов мог удержать другие от крайностей401.