Момент Макиавелли. Политическая мысль Флоренции и атлантическая республиканская традиция

Мы уже поняли, что идеальный тип стабильного правления сопряжен с властью аристократии. Теперь же мы узнаём, что сам по себе идеал стабильности не единственный возможный, так как республика стремится расширять свои владения ценой своей долговечности, а при таком выборе предпочтение отдают более народной форме правления. Здесь отчасти важен волнующий Макиавелли вопрос, типичный и для его современников, о способности республики контролировать внешнюю по отношению к ней среду414. У каждого города есть враги, он находится под властью фортуны. Следует взвесить, не сопряжена ли оборонительная позиция с бóльшим риском нежданных перемен, чем смелая попытка их контролировать; снова вступает в силу противопоставление рассудительности и отваги. Но важнее всего связь между внешней политикой и распределением внутренней власти. Спарте и Венеции, пока они могли избегать расширения владений и занимать выжидательную позицию благоразумного человека415, не требовалось вооружать народ или предоставлять ему политические права, поэтому в них царили стабильность и мир. Рим сделал выбор в пользу империи и совершил смелую попытку завладеть прилегающими территориями. Значит, это был выбор в пользу перемен и virtù, которая позволила ему контролировать беспорядок, вызванный его собственными действиями. Он вынужден вооружать людей, переживать раздоры из‐за их желания получить больше власти и идти на уступки416. Вооружение плебеев способствовало военной мощи Рима, борьба между сословиями – упрочению смешанной формы правления, но некая сохранявшаяся неуравновешенность, к которой еще предстоит вернуться, приблизила конец римской свободы. Рим был своего рода «новым государем» среди республик, и Макиавелли предпочитает изучать Рим, а не Венецию, так же как он предпочитает изучать «нового государя», а не наследного правителя: краткосрочная перспектива интереснее долгосрочной, а жизнь в ней позволяет снискать бóльшую славу. Однако, в отличие от наследного правителя, Спарта и Венеция не избежали власти фортуны. От стратегии защиты независимости они вынуждены были перейти к стратегии господства над соседними территориями, и эта задача оказалась непосильной как для спартанской военной элиты, так и для венецианских наемников. Она-то и разрушила внутреннее устройство Спарты, и Макиавелли было попросту совершенно безразлично, случись то же самое с Венецией. Республика, которой удалось избежать всяких контактов с соседями, могла сократить численность своей армии и вечно пребывать в аристократической стабильности. Впрочем, поскольку осуществить это невозможно417, отказаться от завоеваний значит стать уязвимым для фортуны, не пытаясь одержать над ней верх, – здесь повторяется мысль XXV главы «Государя». Путь, выбранный римлянами, не дает гарантии, что республику в конечном счете не ждет вырождение, но в настоящем и в ближайшем будущем – иными словами, в мире случайного времени – этот путь более мудр и сулит бóльшую славу418.

Однако за virtù римлян стоит нечто большее, чем стремление агрессивной республики господствовать в неупорядоченном мире. Нам уже ясно, что войско, созданное первыми царями, имело какое-то отношение к развитию в республике свободы и стабильности. Ныне мы знаем, что существует глубинная связь между внешними завоеваниями, вооружением плебеев и vivere popolare. Дальше нам следует понять, в каких отношениях, с точки зрения Макиавелли, находились военные и гражданские навыки отдельного человека, – коротко говоря, солдат и гражданин. На этот вопрос помогают пролить свет как «Рассуждения», так и трактат «О военном искусстве», написанный, по-видимому, в 1519–1520 годах, вскоре после завершения «Рассуждений». Можно обратиться к этим произведениям, не привнося в их толкование ничего чужеродного.