Момент Макиавелли. Политическая мысль Флоренции и атлантическая республиканская традиция

«Венецианская республика» не была бы гуманистическим сочинением, если бы не содержала размышлений о месте отдельного человека в политическом времени. Книга написана в форме диалога, главный участник которого – венецианский ученый Трифоне Габриелло (Габриэле), уединенно живущий на покое в Падуе, – сравнивается с римлянином Помпонием Аттиком. Он принимает этот комплимент, но затем объясняет различие. Помпоний Аттик жил во времена, когда республика давно уже пришла в упадок, и удалился в философское уединение, ибо не мог спасти ее и не хотел погибнуть вместе с ней. Венеция же не подвержена порче, а скорее стала еще более совершенной, чем когда-либо, а его уход на покой – итог свободного выбора человека между действием и созерцанием640. Спокойствие Венеции, говорящее в ее пользу при сравнении с воинской славой Рима641, противопоставляется затем плачевному состоянию Италии. По словам Трифоне, он не знает, сравнивать ли нынешние времена с эпохой, когда римские императоры искореняли в Риме свободу, или с периодом, когда Италию опустошали варвары. Впрочем, это и не играет особой роли, потому что именно императорская власть послужила причиной варварских набегов, а те, в свою очередь, привели к теперешним бедствиям642. Для Джаннотти история явно линейна и складывается из причинно-следственных связей. Однако счастье Венеции в том, что она ушла от истории, а удалось ей это, несомненно, благодаря успешному поддержанию внутренней устойчивости и гражданской virtù. Это заставляет нас искать объяснения тому, как можно на протяжении веков сохранять устойчивость посредством гармонии или смешения элементов, составляющих политическое общество, в духе Аристотеля или Полибия. Риторика текста во многом отсылает к подобной концепции, и все же, как отметил Гилберт, термин «смешанное правление» и теоретический инструментарий Полибия в «Венецианской республике» не встречаются. Они возникают во «Флорентийской республике», и тем не менее мы не можем сказать наверняка, какие принципы composizione и proporzione Джаннотти извлек бы из функционирования венецианских ведомств, если бы написал третью часть.

Сколько мы можем судить, нет прямых указаний на то, что Джаннотти представил бы Венецию как воплощение Полибиевой теории о равновесии между монархией, аристократией и демократией. Конечно, нам говорят, что республика включает в себя Большой совет, Consiglio de’ Pregati (Совет приглашенных), Коллегию и дожа. Первый, второй и четвертый из них, очевидно, соотносятся с классическими представлениями о многих, немногих и одном, тогда как Коллегия является исполнительным президиумом действующих магистратов и усиливает аристократический элемент pregati. Впрочем, здесь намного менее очевидно, чем это было у Гвиччардини, что эти четыре части уравновешивают или контролируют друг друга. Мы можем предположить, что в конечном счете Джаннотти сформулировал бы подобную теорию, но остается фактом, что его исследование венецианской конституционной структуры развивается в двойном контексте: в историческом описании того, как Венеция стала замкнутой аристократией, и в подробном исследовании процедур голосования в Венеции, ни одно из которых не имеет явной связи с принципами равновесия по Полибию.