Момент Макиавелли. Политическая мысль Флоренции и атлантическая республиканская традиция

Посмотрите на их обширный Совет, насчитывающий не менее трех тысяч дворян, всецело заключающий в себе величайшую силу и мощь этого сословия, притом что все происходящее регулируется с таким божественным спокойствием и настолько безо всяких треволнений и замешательства, что это собрание кажется собранием ангелов, а не людей.

…В наказаниях законы их не знают пощады; добродетель поддерживается всемерно; в особенности проявляется она в распределении должностей и почестей, которое происходит в такой тайне и устроено столь необычайно и сложно, что совершенно исключает какие бы то ни было честолюбивые умыслы, никогда не следуя им, но лишь тем, кои все собрание находит потребными для величайшей мудрости, добродетели и безупречной жизни.

…Есть здесь и множество других столь же необыкновенных и чудесных явлений, и уже яркая самобытность их, лишенная сходства или возможности сравнения с какой-нибудь другой такой же невыразимо удивительной республикой, подчеркивая чудесную редкостность этого явления, заставляет самое поразительное и невозможное казаться не таким уж невероятным…773.

Уму Елизаветинской эпохи Венеция могла представляться явлением из разряда политической научной фантастики: она располагала набором чудесных способов поддерживать в людях добродетель, тогда как в других государствах этим занимался разум отдельного человека или божественная благодать. В конце концов Контарини был клириком. Он не делает акцент на тайне и чуде, но наделяет венецианцев исключительной добродетелью, благодаря которой они усовершенствовали поддерживающие ее политические установления. Язык используемой им теории неизбежно обязывает его изображать добродетель как сохранение равновесия между одним, некоторыми и многими. Это категории, на которые делятся люди и которые, соответственно, надо превзойти, дабы правление стало безличным. Но в условиях его идеальной конституции правят законы, и распределение власти между одним, немногими и многими является средством, поддерживающим власть закона и разума в каждом из трех элементов:

Но и множество людей само по себе непригодно для правления, если они не соединены чем-то воедино, ведь их нельзя и назвать множеством, если у них нет некоторого единства. Поэтому и гражданское общество, представляющее собой некое единство, развалится, если по какой-либо причине множество не станет единым774.

Язык указывает, что прежние философские традиции направляют и сковывают более простую доктрину смешанного правления. И действительно, вскоре после этого мы читаем, что в Венеции монархическая, аристократическая и народная формы власти сочетались таким образом, «что все формы соседствуют на равных»775. Однако речь не идет о разграничении политических функций как отдельных видов власти и вверении их одному, немногим и многим для поддержания равновесия. Такой подход, как мы видели, обусловил необходимость объяснить, как вообще один вид власти может «уравновешивать» другой. Джаннотти пришел к выводу, что, пользуясь привычными категориями, на этот вопрос ответить нельзя и его следует сформулировать иначе (задача, решение которой ему не вполне удалось). Контарини же, который писал, по всей видимости, не зная о произведении флорентийца776, в какой-то момент как будто отвергает сам язык, использованный Джаннотти для новой постановки проблемы: