Момент Макиавелли. Политическая мысль Флоренции и атлантическая республиканская традиция

В предшествующих главах мы изучали образ мысли, который можно назвать «макиавеллизмом». Он был призван артикулировать понятия и ценности гражданского гуманизма на фоне трудного положения, в котором оказалась Флоренция в 1494–1530 годах. Понятийная система, в которой ключевую роль играли парадигмы обычаев, веры и фортуны, пошатнулась, когда республика приняла решение преследовать универсальные ценности в преходящей временнóй форме. Ее непрочность еще более усугубили события 1494 года. Флорентийской республике не удалось противостоять возвращению Медичи к власти, а итальянские города не смогли объединить силы против французских и испанских войск. Мы отметили два главных следствия этого сложного переплетения конфликтов: во-первых, переосмысление Макиавелли понятия virtù, противоречивость которого наиболее полно отразилась в советах, адресованных principe nuovo782, а его наиболее долговременные уроки – в учении о войске как необходимом условии свободы; во-вторых, оживший и усилившийся интерес к теории смешанного правления Аристотеля и Полибия, в рамках которого Венеция выступала одновременно как парадигма и как миф и, будучи способной противостоять Риму, помогла отвлечь внимание от военного популизма Макиавелли. Понятия обычая, апокалипсиса и anakuklōsis, основанные на триаде обычаев, веры и фортуны, оставались актуальными на протяжении всего этого периода. Мы заметили лишь отчетливо выраженную тенденцию – крайне существенную для республиканской теории – замещать понятие фортуны понятием коррупции: как мы предполагаем, это позволяло объяснить вторичными причинами то, что в противном случае представлялось результатом чистой случайности. В этом отношении мы наблюдаем усиление исторического самосознания, но средневековая триада оставалась нетронутой.

Теперь нам предстоит проследить, как модели «макиавеллиевской» мысли оказались перенесены на английскую почву, а позднее – в колониальную и революционную Америку. Главная трудность, с которой мы сталкиваемся, по крайней мере если говорить об Англии, состоит в том, что в британской культуре начисто отсутствовали даже самые обычные формы выражения для понятий vita activa, vivere civile. Аналогичным образом не хватало ресурсов для республиканской реконструкции своей исторической идентичности, что, по нашему мнению, было необходимо для объяснения весьма сложных концептуальных сдвигов, произошедших впоследствии. Республиканским и макиавеллиевским идеям предстояло стать своими в среде, где господствовали монархические, правовые и богословские представления, никоим образом не располагавшие к восприятию Англии как полиса, а англичанина – как гражданина. Первая наша задача – выяснить, как вообще получилось, что эти идеи были усвоены, а для этого мы должны сначала проанализировать формы сознания, с которыми им пришлось соперничать. Нам надо понять, сталкивались ли более ранние политические языки с проблемами, из‐за которых частичное заимствование из республиканского словаря оказалось удобным или необходимым.