Момент Макиавелли. Политическая мысль Флоренции и атлантическая республиканская традиция

Важно понимать, что данное требование, отголосками которого были события 1647–1648 годов и «старое доброе дело», сознательно рассматривалось как ridurre ai principii Макиавелли, а среди религиозных энтузиастов – почти как rinnovazione в духе Савонаролы. Оно должно содействовать тому же принципу, ради которого Харрингтон ввел в свою систему механизм ротации, а именно постоянному восстановлению независимости, свободы и добродетели. Люди свободны и независимы, таким же должен быть и их представитель. Следовательно, момент избрания – вспомним восторженные речи Гермеса де Кадуцея у Харрингтона997 – был моментом свободы, природы и политической беспорочности, когда подтверждался основной принцип правления, и – Макиавелли согласился бы с этим – нельзя было требовать его подтверждения слишком часто. Однако если свобода людей и их представителя заключалась в независимости, те, кто читал Харрингтона, равно как и те, кому не было необходимости его читать, делали отсюда вывод, что свобода и независимость обеспечиваются собственностью. Жившие в небольших городах различных графств джентри и фригольдеры, которых обычно подразумевали под населением «страны», с этой точки зрения могли рассматривать себя в роли классического populus, общества, основанного на добродетели, и полагать, что их добродетель заключалась в их владениях. Но именно в этот момент возникала угроза «коррупции». Должность и королевская пенсия служили формами собственности или по крайней мере средствами к существованию, которые ставили того, кто их получал, в зависимость от дающего. Марвелл сравнивал эту разновидность несвободы с зависимостью прежних вассалов, носивших синие платья. При этом покровители, от которых становился зависим подкупленный таким образом парламентарий, могли оказаться не просто некоей влиятельной фракцией, – флорентийцы назвали бы ее setta или intelligenza, – состоящей из «особенных людей», а министрами на службе у короля, то есть либо новой, незаконной («министры»), либо старой («двор» или «исполнительная власть») силой в правительстве. Она впала в порок и, погрязнув в нем, переступила начертанные для нее границы. Язык «сбалансированного правления» и «разделения властей» приобретал новое звучание (какого мы не найдем ни в «Ответе на Девятнадцать предложений», ни у Харрингтона, стремившегося в духе венецианской системы разграничить «обсуждение» и «результат»), когда он представлял в качестве основного врага добродетели и свободы «коррупцию», возникающую из экономической зависимости членов законодательного органа от ресурсов, контролируемых исполнительным органом. На фоне этой угрозы все недостатки распределения, или «разделения», властей, в частности исполнительных и законодательных функций, казались, по сути, второстепенными. Ключевым понятием стала «коррупция», что свидетельствует о новом этапе приспособления английской конституционной теории к категориям и словарю гражданского республиканизма.