Момент Макиавелли. Политическая мысль Флоренции и атлантическая республиканская традиция

По всей видимости, язык обычая, наоборот, сохранился и вновь ожил в период реставрации монархии и после него. Идеологическим контекстом сочинений Харрингтона была неудачная попытка предотвратить восстановление палаты лордов и возврат к системе правления трех сословий – к формуле «Ответа на Девятнадцать предложений», которая уравнивала классический баланс одного, немногих и многих с традиционной структурой, состоящей из короля, лордов и общин. Каждая ступень процесса реставрации, начавшегося в 1658 году: возвращение к традиционной избирательной системе, к наследной аристократии и в конечном счете к исторической монархии как таковой – вела, все меньше прячась за завесой «смешанного правления», к той «Древней конституции», легитимность и авторитет которой строились, как считалось, на преемственности по отношению к древнему обычаю. Сочинения сэра Мэтью Хейла (умер в 1675 году), верховного судьи, который поддерживал общее право на протяжении всего периода протектората, являют собой одно из наиболее блистательных воплощений986 философии обычая – привычек и практик, предрассудков987 и предписаний, – объединяющей Фортескью, Кока и Бёрка. Правда, через несколько лет после смерти Хейла доктрина «Древней конституции» подверглась нанесшим ей непоправимый урон нападкам со стороны принадлежащих к партии тори ученых во главе с Робертом Брэди. Основываясь на феодальном истолковании английской истории, Брэди показал, что эта конституция не была древней и не опиралась на обычай, а своим существованием обязана королевской власти и социальным изменениям988. Однако было бы чрезмерным упрощением полагать, что отныне историческая конституция оказалась готова отказаться от своих древних корней. Как считает Коринн Уэстон989, сторонники Билля об отводе (Exclusionists) стремились утвердить совместную законодательную власть обеих палат парламента, которую, как они полагали, король уступил им «Ответом Его Величества» в 1642 году. Они указывали на древность палаты общин, что опровергало возражения Брэди и его товарищей тори, в намерения которых входило оставить инициативу в руках короля. Если принять такое толкование Уэстон, получается, что тори ставили своей целью не столько утвердить примат авторитета короны над авторитетом обычая, сколько оспорить мысль, будто конституция может быть сведена к какому-либо формальному распределению полномочий. Подлинный ее характер, заявляли они, следовало искать в действиях королей и парламентов прошлого и в сложных процессах, обусловленных насущной необходимостью действий в конкретных условиях. Подобная точка зрения не так уж далека от философии обычая Хейла, который рассматривал каждый момент как уникальную часть непрерывного потока чрезвычайных ситуаций. Единственное, хотя и значимое различие состоит в том, что историк старается познавать и воссоздавать каждый момент прошлого в его конкретности, тогда как юрист лишь предполагает существование и неразрывную связь между такими уникальными моментами. Однако там, где юристы исходили из общего права, неизменно процветала риторика практики, традиции и незапамятной древности, и это справедливо в отношении всего XVIII столетия, где риторика общего права продолжала давать плоды наряду с другими политическими языками. Возникновение этой риторики у самого Бёрка не было ни архаизмом, ни признаком любви к древности990.