Момент Макиавелли. Политическая мысль Флоренции и атлантическая республиканская традиция

Однако даже на горе Синай республика была не просто откровением. Харрингтон настаивал, что установления гражданского общества, развитые и воплощенные в нем, доступны человеческому разуму и что Бог не действовал наперекор постижимому естественному порядку978. Макиавелли поместил Моисея в один ряд с языческими законодателями, и в этом нельзя было не усмотреть некоторой иронии. Харрингтон же много раз ссылался на текст, в котором говорилось, как Моисей последовал совету своего тестя Иофора, мадианитянина, язычника, не принадлежавшего к еврейскому народу979. Здесь, как он любил повторять, пророк и законодатель, божественное слово и естественный разум действовали согласно. Впрочем, есть и еще одна причина, по которой республике Харрингтона присущ милленаристский оттенок, какого мы не найдем у Гоббса. Если теократия осуществлялась через прямое представительство Бога в лице Моисея и должна будет осуществиться еще раз в лице воскресшего Христа, то Левиафан, который является лишь естественным и искусственным представителем Бога, не может осуществлять теократию, а может только ожидать ее возвращения. Если Израиль как республика был теократией, значит, Океанию, восстановленную республику, олицетворяющую собой одновременно Израиль и Рим redivivus, можно и логично назвать возвратившимся царством Христовым. Отсюда образ Невесты Христовой и другие апокалиптические смыслы, которыми наделяется Океания. Левиафан может лишь ожидать царства Христова в конце времен, Океания может стать им уже сейчас, соединяя в себе Тысячелетнее Царство с жизнью после смерти. Между смертным богом и бессмертной республикой есть разница.

Впрочем, лишь отдельные картины и черты безмятежного устройства Океании носят милленаристский характер. Скорее мы видим, что Харрингтон и Гоббс, подобно Принну и Марвеллу, в конечном счете подчиняли духовный опыт политическому, парадоксальным образом прибегая для этого к пророческому контексту, которого не могла миновать их мысль. Гоббс намеренно поставил под сомнение возможность непосредственного религиозного опыта, за исключением редчайших случаев, и свел религиозную жизнь к повиновению Левиафану и признанию власти Бога и искупительной миссии Христа. Харрингтон вслед за гуманистами отказался от фигуры святого – сохраняя функцию спасения за «собранными вместе конгрегациями»980 – и был близок к тому, чтобы провозгласить проявление людьми гражданской добродетели единственным необходимым условием regnum Christi981. Духовенство у него должно было состоять из образованных людей, занимающихся толкованием слова Божия, ибо они знают древние языки, на которых оно записано982; Пятидесятница оказалась почти забыта. Но, апеллируя к эсхатологической риторике, подразумевавшей неотвратимость Тысячелетнего Царства или Второго Пришествия, Харрингтон – какой бы ни была позиция Гоббса – избегал описывать свою республику как существующую исключительно в секулярном времени. Он не использовал понятия virtù и коррупции, как делал Макиавелли, изображая гражданина в мире, не упорядоченном ни обычаем, ни благодатью. Такой точке зрения предстояло вновь обрести актуальность, когда идеи Харрингтона усвоило общество, уже не ожидавшее Тысячелетнего Царства.

Глава XII Англизация республики Б) Двор, страна и постоянная армия

I