Момент Макиавелли. Политическая мысль Флоренции и атлантическая республиканская традиция

Мы будем рассматривать эти движения мысли главным образом в контексте Англии и Америки, и перед этим желательно задаться вопросом: какие общие изменения могли произойти в языках обычая, благодати и фортуны после революционных волнений середины XVII века? Во-первых, следует отметить, что тенденция изображать английскую политику в терминах благодати и апокалипсиса после 1660 года достаточно резко пошла на убыль. Риторика божественной власти (Godly Rule) и избранной нации (Elect Nation), вероятно уже подточенная разочарованиями, теперь казалась частью того духа «энтузиазма», который на протяжении следующего столетия и позже стремилось изжить возрождающееся англиканство. Конечно, апокалиптическое измерение выступало слишком важным элементом мышления той эпохи, чтобы его можно было просто перечеркнуть и стереть. Оно сохранялось в проповедях, в литературе и в некоторых сферах общественной мысли983, но как признанный политический язык, обладающий радикальным потенциалом, оно давно угасло и уже так и не возродилось в полной мере. «Деяния и памятники» Фокса сохранили за собой роль мартиролога и источника рассказов о жестоких злодеяниях, но уже не были необходимой опорой английского мышления. Тем не менее, как показал Эрнест Тьювсон984, в некоторых отношениях апокалиптика продолжала выполнять характерную для нее, хотя и парадоксальную функцию как средство секуляризации. Революционно настроенные хилиасты все чаще рисовали Тысячелетнее Царство как период, когда рациональные способности человеческого ума будут освящены, воссияют и получат свободу властвовать. По мере того, как рациональная религия последовательно вытесняла пророческий «энтузиазм», апокалиптическая точка зрения не теряла своей актуальности и представлялась англиканам латитудинаристской традиции985 способом изобразить картину будущей утопии, когда люди научатся у Бога всему, чему он предполагает их научить. Некоторые парадоксы обнаруживаются и в английской интеллектуальной среде: республиканцы, такие как Толанд, которые в значительной степени были преемниками пуритан, оказываются деистами и противниками пророческой традиции, тогда как латитудинарии, заклятые враги «энтузиазма», продолжают линию апокалиптического мышления. Впрочем, концепция республики как Тысячелетнего Царства до сих пор играла достаточно важную роль в нашем анализе. Мы обязаны помнить о необходимости вслушиваться в апокалиптические интонации республиканской теории после пуритан. Кроме того, важно отметить, что Тьювсон считает возможным говорить об «апокалиптическом вигизме» в связи с американскими колониями, где никогда не было явной неприязни к «энтузиазму» и где по сей день можно уловить мессианские настроения. Но одно дело, когда милленаристские ожидания служили обрамлением моделей, основанных на рациональном оптимизме и рациональном объяснении, и совсем другое – когда они выступали в функции их суррогата и в отсутствии какой-либо возможности их реализовать. Они не угасли, но уже не находились в центре внимания.