Момент Макиавелли. Политическая мысль Флоренции и атлантическая республиканская традиция

Харрингтон был знаком с понятием «постоянной армии» и употреблял его, чтобы обозначить нечто нежелательное с политической точки зрения: отряды солдат, находившиеся в постоянном распоряжении высших чиновников подобно тем, которые тираны древности использовали для незаконного захвата власти. Впрочем, Лорду Архонту Океании как законодателю и pater patriae1005 было временно позволено иметь такие отряды, принимая во внимание его непогрешимую и в самом деле сверхчеловеческую добродетель1006. Понятие встречается у Харрингтона и в собственно военном смысле, как антитеза «марширующей армии», то есть той, которая вступала в сражение с врагом на поле боя и лицом к лицу встречала реальную опасность1007. Таким образом, «постоянная армия» существовала, но не сражалась, напоминая ту «постоянную армию в мирные времена», решения о которой, согласно Биллю о правах 1689 года, должен был принимать парламент. Однако, согласно законам Океании, и постоянная, и действующая армия состояли из граждан, и первая могла представлять политическую угрозу, только если неподобающим образом попадала в распоряжение отдельного чиновника. Однако к 1675 году смысл этого понятия претерпел важные изменения. Он начал употребляться для обозначения армии, состоящей из профессиональных офицеров и опытных солдат, которых контролировало, обеспечивало и, главное, которым платило государство. Такая армия отличалась от упоминаемых итальянскими авторами condottieri, сборища свободных наемников, к услугам которых мог прибегнуть любой правитель. Не сходствовала она и с sudditi и creati Макиавелли, равно как и с янычарами и вассалами у Харрингтона, ибо они не зависели ни от какого государя и властителя. Они были (или могли быть) англичанами на службе у законной и публичной власти, но при этом профессионалами, которые регулярно занимались тем, что Макиавелли называл arte, и получали за это постоянное жалованье – не из частного кошелька, а из бюджета, выделяемого публичной властью и распределяемого чиновниками. Это было нечто новое для мировой истории: как правило, участвовавшие в Тридцатилетней войне наемные войска состояли из condottieri. Даже там, где в зачаточном виде существовала национальная армия, она очень скоро истощала ресурсы содержавшего ее правительства, разоряя своих государей, уничтожая на своем пути деревенские хозяйства и ведя непрекращающуюся войну с крестьянами в поисках еды и наживы. По сути, новизна заключалась в укреплении финансовых структур, позволявших государствам содержать постоянную армию. О том, насколько новой была сама эта возможность, свидетельствует тот факт, что двадцатью годами раньше Харрингтон категорически ее отрицал. Армию, считал он, нельзя содержать на налоги из‐за яростного сопротивления налогоплательщиков1008, а «банк никогда не платил армии или же, платя, вскоре прекращал свое существование»1009. Если он и признавал, что Голландию и Геную можно считать исключениями, – а с уверенностью утверждать это мы не можем, – он делал одну важную оговорку: «если в государстве есть банк, десять против одного, что это республика»1010. Имелись серьезные основания сомневаться, что даже таким крупным консорциумам, как торговые республики, было бы под силу всегда нести расходы по содержанию сухопутной армии, какой она являлась в XVII столетии. Для теории Харрингтона важно, что солдат в конечном счете можно было содержать, лишь предоставив им землю. Вопрос заключался лишь в том, следует ли при этом взять за образец азиатскую рабовладельческую монархию, феодальную аристократию или республиканское гражданское общество1011. Мысль, что основанное на торговле общество может содержать постоянную (а не временную) армию или что монархия способна управлять подобным обществом, опираясь на военных чиновников, отвергалась.