Аристотелевский язык гражданских добродетелей ставил перед Макиавелли и его современниками проблему: как установить аристотелевскую конституцию в торговой республике, потерявшей устойчивость и тридцать лет находившейся в перманентном кризисе с постоянной сменой режимов. Ответом на вызов и четкое осознание хрупкости общественного порядка и свободы становятся несколько рецептов: выдвижение на первый план индивидуальной добродетели лидера, способного действовать без опоры на обычаи и добрые нравы, институционализация борьбы за власть между народом, элитой и государем, обеспечивающая свободу, и заведомо врéменная ставка на гражданскую добродетель, противостоящую Фортуне и коррупции. В более поздний период различные образы коррупции («государственный кредит», «патронаж» и «постоянная армия») окончательно вытесняют Фортуну в языке наследников республиканской традиции в Англии и США.
Идеал гражданского участия и связанный с ним новый конституционный язык были нацелены на сохранение общественного целого благодаря индивидуальной добродетели граждан. При этом новая парадигма, открытая Макиавелли, предусматривала рациональное понимание конкретных механизмов социальных изменений, знакомство с которыми может помочь законодателю частично компенсировать нехватку добродетели и хаос, порождаемый естественным ходом вещей. Обладая этим знанием, лидеры и граждане способны производить инновации – проектировать инструменты намеренного политического действия в динамично разворачивающейся и опасной истории. Республика оказывается идеалом будущего, которого невозможно достичь, но к которому можно и нужно стремиться наперекор отчуждающему потоку времени и неизбежной коррупции.
С момента своей публикации книга вызывала и вызывает противоречивую реакцию специалистов, сочетающую признание ее достоинств, содержательную критику конкретных положений и осторожный скепсис в отношении искусной магии пококовского письма. Почти все многочисленные рецензенты и комментаторы используют самые красноречивые выражения, дабы подчеркнуть грандиозность «Момента Макиавелли». Критические замечания, иногда чрезвычайно жесткие и хлесткие, всегда сопровождаются такими эпитетами, как «неоспоримый шедевр»1424
, «магистральный»1425, «впечатляющий»1426, «глубоко оригинальный»1427,Мы хотели бы процитировать характерное совпадение в отзывах двух разных рецензентов. Американский историк политической мысли Н. Вуд отмечает: «Аргументы Покока настолько сложны, насыщены, восприимчивы и многозначны, находятся в постоянном диалектическом движении между несколькими уровнями истолкований, что почти невозможно кратко и адекватно пересказать их»1433
. Ему вторит Дж. Хекстер, видный специалист по британской истории, известный острой критикой в адрес многих коллег. Он не без доли иронии пишет о трудности, с которой сталкивается внимательный читатель такого сложного и интеллектуально насыщенного текста, как «Момент Макиавелли». При этом Хекстер дважды говорит, что такой читатель «будет более чем адекватно вознагражден за все умственные усилия…»1434. Мы можем легко добавить к этим суждениям высказывания нескольких десятков рецензентов, большинство из которых являются профессиональными гуманитариями, занимающимися различными периодами развития политической мысли Флоренции, Англии и США. Многие современники почти сразу после появления «Момента Макиавелли» поставили Покока в один ряд с такими политическими мыслителями, как Л. Штраус, Ш. Волин, Ю. Хабермас и М. Фуко1435. Пожалуй, наиболее важным аргументом в пользу такой (с нашей точки зрения, несколько неточной – мы скажем об этом более подробно в заключении) оценки Покока как политического философа первого ряда стало признание его исключительного вклада в изменение представлений англоязычного академического мира о ключевых понятиях и авторах западного политического канона.