Момо

Она так умела слушать, что растерянные и неуверенные в себе люди внезапно четко понимали, что им нужно от жизни, робкие и застенчивые вдруг начинали чувствовать себя свободными и смелыми, а несчастные и подавленные становились уверенными и радостными. И если кто-то считал, что его существование не имеет никакого смысла, и сам он лишь один из миллионов ничего не значащих созданий, которое можно заменить, как разбитый горшок, он шел в амфитеатр и говорил обо всем маленькой Момо. И уже во время рассказа ему таинственным образом становилось ясно, что он глубоко ошибался, что, каким бы он ни был, он среди всех людей единственный в своем роде, уникальный и, значит, по-своему ценен для мира.

Вот как Момо умела слушать!

Однажды к ней в амфитеатр пришли двое мужчин, которые насмерть рассорились и не желали разговаривать друг с другом, хотя и были соседями. Люди посоветовали им сходить к Момо, ведь соседям враждовать негоже. Сперва они отказывались, но потом все же согласились.

И вот они сидели в амфитеатре, молчаливые и хмурые, по разные стороны каменных ступенек и мрачно смотрели в пространство перед собой.

Одного из них, того каменщика, который сложил печку и нарисовал картину в жилище Момо, звали Николо, он был крепким мужчиной с черной курчавой бородой. Другой, Нино, худой и всегда какой-то усталый, арендовал маленький ресторанчик на окраине города, в котором обычно сидела только пара стариков, проводящих вечер за единственным стаканом вина и вспоминающих свою жизнь. И Нино, и его толстая жена были друзьями Момо и не раз приносили ей что-нибудь вкусное.

Момо заметила, что мужчины злятся друг на друга, и сначала не могла решить, к кому первому подойти. Чтобы никого не обидеть, она села на равном расстоянии от обоих на краешке каменной сцены и по очереди посмотрела на каждого. Она просто ждала, что будет дальше. Подобные дела требовали много времени, а время было единственным богатством Момо.

Насидевшись так вволю, Николо встал и произнес:

— Я показал свои искренние намерения, придя сюда. Но ты же видишь, Момо: он — черствый человек. Чего мне еще ждать?

И он собрался уходить.

— Да, убирайся отсюда! — крикнул ему вслед Нино. — Ты мог бы и не приходить. Я не стану мириться с предателем!

Николо обернулся. Его лицо покраснело от гнева.

— Кто здесь предатель? — угрожающе спросил он. — Ну-ка, повтори!

— Делай, что хочешь! — кричал Нино. — Думаешь, если ты сильный и грубый, никто не скажет тебе правду в глаза? А я скажу, скажу и тебе и всем, кто хочет ее знать! Ну, давай, иди, убей меня, как ты уже однажды пытался!

— Лучше бы моя попытка удалась! — заорал Николо, сжимая кулаки. — Ты же видишь, Момо, как он врет и клевещет! Я только взял его за воротник и макнул в корыто с водой за его забегаловкой. Там даже крыса утонуть не сможет. — И, вновь повернувшись к Нино, он крикнул: — Жаль, что ты еще жив!

Тут они начали дико переругиваться, а Момо все никак не могла уловить, о чем вообще идет речь и почему эти двое так ненавидят друг друга. Однако постепенно выяснилось, что Николо опозорил Нино только потому, что тот при всем честном народе влепил ему оплеуху. Нино же решил, что Николо собирается побить всю его посуду.

— Да это же неправда! — защищался Николо. — Один-единственный бокал я расколол о стенку, да и тот уже был треснутый!

— Но это был мой бокал, понимаешь? — повторял Нино. — И вообще, ты не имеешь права на такие вещи!

Однако Николо не сомневался, что поступил справедливо, поскольку Нино оскорбил его как каменщика.

— Знаешь, что он мне сказал? — вопрошал он Момо. — Вроде бы как я не могу выложить ровную стенку, потому что день и ночь пьян. И даже мой прадед будто бы отличался тем же и принимал участие в строительстве Пизанской башни!

— Но, Николо, — возразил Нино, — я ведь только пошутил!

— Хороша шутка! — рычал Николо. — Мне это совсем не смешно!

Постепенно выяснилось, что Нино, в свою очередь, парировал таким высказыванием шутку Николо. Однажды утром на воротах Нино засияли огненно-красные буквы: «Кто не станет ничем, станет хозяином». А это уже Нино совсем не находил смешным.

Теперь они, задыхаясь от ненависти, на полном серьезе спорили, чья шутка была лучше. Но внезапно они мгновенно оборвали спор.

Момо в упор смотрела на них своими огромными глазами, и они не могли понять, что означал ее взгляд. Может, она внутренне смеялась над ними? Или печалилась? Ее лицо не выражало ничего определенного. Но оба сразу увидели себя как бы в зеркале, и им стало стыдно.

— Ладно, — сказал Николо, — мне, наверное, не следовало писать это на твоих воротах, Нино. Я бы и не написал, если бы ты согласился налить мне один-единственный стакан вина. Ты поступил подло, понимаешь? Я же всегда тебе платил, и ты не имел права так меня обслуживать.

— Нет, имел! — ответил Нино. — Вспомни-ка историю со Святым Антонием? A-а, теперь ты бледнеешь! Тогда ты обвел меня вокруг пальца, и я не могу тебе этого простить.

— Я — тебя? — вскричал Николо, хлопнув себя по макушке. — Как раз все наоборот! Это ты собирался меня надуть, только не вышло!