МОНА

Я тереблю в руках сорванную травинку, но понимаю, что начинаю нервничать. Переживать. Как будто, сейчас все изменится.

- Я позволяю ему помогать мне. Он оплачивает мне квартиру, учебу, а об остальном я забочусь сам. – Внезапно парень делает шаг вперед, потом еще и еще.

Я иду вслед за ним, оставаясь слева, не переставая следить за мимикой его лица. Умоляю Вселенную о том, чтобы он не заплакал.

Ну, пожалуйста…

Кажется, Лаванда все-таки справился с эмоциями, и теперь повернул голову в моем направлении. Я могу наблюдать за тем, как его губы расплываются в улыбке.

- Мой, так называемый, отец всегда мечтал работать в индустрии шоу-бизнеса. Поэтому и бросил нас когда-то, а мама увезла меня на ее родину, в российский провинциальный городок, где я, собственно, и провел юность. Папаша теперь в Польше известный продюсер.

Герман смеется, когда замечает, как расшились от изумления мои глаза. Я пару раз хлопнула ресницами, и, наверное, это выглядело, как «Да ладно?!». В ответ Лаванда усмехается. Наконец-то, за последние несколько минут на его лицо проступают признаки чего-то светлого.

- Даа, - протягивает парень, довольно быстро спрятав ладони в передних карманах темных джинсов. – Он пытается стать мне ближе, роднее, но я не подпускаю его.

Когда через несколько мгновений он больше не пытается ничего мне сказать, и мы продолжаем мирно шагать рядом друг с другом, я решаюсь на вопрос, ответ на который интересен был бы на моем месте каждому.

- Почему? Он пытался спасти твою маму. Разве он не заслуживает прощения?

Герман замирает, глядя себе под ноги. Я тоже останавливаюсь. Он вновь бросает на меня взгляд, но в этот раз в его глазах плещется задумчивость и озабоченность.

- Он сделал мне больно, когда я был подростком. Я потерял отца, с его стороны это было нечестно.

Сложно оспаривать мнение Левандовского, ведь, как бы то ни было, мне не приходилось переживать то же, что и ему. Я не теряла родителей и меня никто не бросал. Смогла бы я простить своего папу, если бы он однажды ушел из семьи? Но я смогла простить ему то, как он поступил со мной, практически использовав меня, как валюту.

Или думаю, что простила?

- А ты? – вдруг обращается ко мне Герман.

Поддавшись размышлениям, я отвернулась от него, рассматривая темные окна поезда, вдоль которого нам довелось идти. Его вопрос пока еще не принял никаких смысловых очертаний, однако я уже подозреваю, о чем именно он.

- Ты сумеешь вычеркнуть из своей жизни предательство Эмина? – И следующее, что Левандовский говорит, заставляет меня вздрогнуть, как будто это было вчера, а не три года назад: - Забудешь то, как он изнасиловал тебя?..

Мое сердце горит. Не в буквальном смысле. Но именно так себя, должно быть, ощущает человек, которому невероятную боль доставляют плохие воспоминания. Я пытаюсь выкинуть из головы все, это все, но единственное, что у меня получается – временно перевязать раны. Со временем, каждый раз, они опять начинают кровоточить. А лекарства, что смогло бы мне раз и навсегда помочь, нет. Его просто нет.

Я не отвечаю на любопытство Германа, а лишь встряхиваю головой, отчего пряди распущенных волос спадают вперед.

- Если ты не хочешь, мы не будем…

Я перебиваю Лаванду раньше, чем ему удается продолжить:

- Я не знаю. – Вот мое честное признание, которым я отнюдь недовольна.

И абсолютно нормально, что в голове Германа возникает желание быть осведомленным о моих проблемах, так же, как и мне интересно знать, что он думает о своей ситуации. Мы – два собеседника среди десятков, не приведенных в действие, поездов разговариваем о том, что тревожит нас, что нас расстраивает и что является для нас важным. Поверить не могу, что я здесь. С ним.

Это место доступно всем, но от того оно так необычно, что я раньше никогда, ни за что в жизни, не пришла бы сюда.

- Ты его любишь?

Он получает от меня улыбку. Это не застало меня врасплох – фраза, которую он только что произнес, поставив в конце нее жирный вопросительный знак. Но мне не нужно отвечать, потому что, хочет признавать Герман этого, или нет, ему уже известна правда.

Мы смотрим друг на друга, даже не моргнув ни разу, настолько долго, насколько это вообще реально. Ему не стоит труда прочитать все в моих глазах. А потом Герман закачал отрицательно головой – быстро и продолжительно.

- Как такое возможно? – шелест его голоса создает мурашки на моей коже.

Я обхватываю себя руками, спасаясь от внезапного холода. Ветер проникает под легкую джинсовую куртку, привезенную мною из Чехии в прошлом году. Глаза Германа переходят к моим волосам, которые сейчас развеваются. Я сохраняю на губах мягкую улыбку. Не помню, когда в последний раз чувствовала себя настолько умиротворенной.

- Думаю, нам пора возвращаться.

Лаванда, грустно усмехнувшись, опускает голову, но когда поднимает ее, то не позволяет уголкам губ опуститься, чтобы я не угадала его настроение – но я знаю, что он разочарован услышанным.

Я это знаю.

Левандовский кивает в сторону платформы.

- Пойдем, - отзывается он голосом, в котором пытается скрыть сожаление. – Будем слушать мой плейлист, пока не доедем до дома.