Мона Ли

— Он курит, — ответил Эдик, натянувший панаму по брови, — у него тут только реплика на озвучке, зачем он?

— Я не понимаю, — Псоу взвился, — у нас режиссер, должно быть, ты? Все — садись, руководи. А я пойду жрать пиво!

— Ладно-ладно, мальчики! — Лара возлежала в шезлонге, — Эдик, приведи Аркадия Аркадиевича, а девочкам скажи, пусть ковер несут. Все-таки, с ковром лучше, да, Вольдик?

— Лара, если бы не ты! Я бы ушел снимать фильмы о…

— О верблюдах, Вольдик, — о верблюдах!

Встали на точки, Лара выглядывала из окошка-бойницы, Архаров метался во внутреннем дворике, а Мона Ли, в бирюзовом шелковом платье с длинным треном, эффектно расположилась на первых ступеньках лестницы. Ветерок трепал ее волосы, и камера, полюбившая ее безоговорочно (или это операторы так любили Мону Ли?) давала самый выгодный ракурс. По тропинке шла Галочка Байсарова, игравшая в этом эпизоде подружку-служанку. Мотор, начали! Мона Ли медленно пошла вверх по ступенькам, закрывая рукавом лицо, как бы — скрывая слезы. Когда между ней и Галочкой расстояние увеличилось, Псоу скомандовал:

— Давай, — и Галочка побежала за ней. — Нет-нет, стоп-стоп, — Вольдемар остановил съемку. — Не нужно закрывать лицо! Это искусственно! Ты же не танцуешь умирающую лебедь! Ты же, потеряв голову, бежишь прыгать со скалы! Ты — вся полет! Движение! Больше трагизма! Дай нам внутреннюю драму!

— Вольдя, — Лара склонилась к режиссеру, — какая драма? Она же девочка! Ты забываешь…

— Да, ты знаешь, я — забываю! Иногда мне кажется, что это я — девочка! — крикнул Псоу, — не в смысле. Да не в этом смысле! Просто …что я ребенок, а не она. Мотор, начали.

Сняли несколько дублей, но все было не то! Псоу сам взбегал по лесенке, отворачивался в притворном ужасе от обрыва, припадал к стене, рыдал, содрогаясь плечами.

— Больше надрыва! Слома! Ты же хочешь погибнуть! Дай нам почувствовать твой страх перед гибелью, твою любовь! Архаров! Покажись! Вот, — он помахал рукой Саше, — вот он, твоя любовь, и он тебя отверг! Еще раз, собрались!!!

Небо все больше темнело, и уже море, до того момента спокойное, начало вдруг как будто просыпаться, и стало посылать волны к берегу, и опустел пляж. Волны набегали одна на другую, и все выше долетала морская вода, облизывая подножие скалы. Мона Ли, уже уставшая, вдруг, в каком-то отчаянии побежала чуть быстрее, чем делала это раньше, Галочка Байсарова поспешила, замешкавшись, за нею, и на верхней площадке, на которой и Моне, страхуемой лонжей, стоять было страшно, они остались вдвоем. Тут, по сценарию, Мона должна была шагнуть вниз, а Галочка — упасть на колени и зарыдать. Группа смотрела на эту пару, не дыша. Вот Галочка повернулась к Моне, вот — но что это? Галочка делает шаг назад, и падает. Оператор машинально переводит камеру — и видно, как Галочка странно, переворачиваясь в воздухе, летит вниз — в море, поднявшееся почти до трети скалы.

Пал Палыч сложил бумаги в портфель, завернул колпачок на ручке, положил ручку во внутренний карман пиджака, провел расческой по густым еще волосам, проверил, хорошо ли завязаны шнурки на ботинках, надел плащ, заглянул в учительскую, церемонно откланялся, тихо прикрыл за собой дверь и вышел из школы. Вытоптанная десятками пар ног спортивная площадка, сарай со сложенными в нем дровами, дощатая трибуна и ржавый флагшток — вот его новое место работы, Одинцовская поселковая средняя школа. Что ж, подумал он, и в этом есть своя прелесть! Через год уже Кирилл пойдет в первый класс, а там и, глядишь… и тут он похолодел от ужаса, взглянул на часы и побежал к дому. Автобуса ждать было глупо, и он, путаясь ногами в опавшей листве, спешил, срезая путь — домой. Он ушел утром, и оставил Танечку, в ее положении — одну! Как он забыл, что рядом больше нет Инги Львовны, и нет даже беспутного Вовчика, да даже Моны — и той нет. От Моны, впрочем, пришла открытка с видом Домика Чехова, где она сообщала, что у неё все в порядке. Пал Палыч провозился с замком, нервничая — он слышал надрывный плач Кирюши. Вбежал — и встал. Танечка лежала на боку, обхватив живот руками. Кровь впиталась в ковер и почти не была заметна. Пал Палыч бросился к ней, встал на колени, осторожно взял за руку — теплая. Т

— Танечка, лежи. Лежи, моя милая, не двигайся, — и он опрометью бросился на улицу, назад, где на перекрестке стояла старая телефонная будка. На удивление, «Скорая помощь» примчалась практически мгновенно — больница и станция «Скорой» были в поселке. Пал Палыч, открыв врачам дверь, так и остался стоять, прижимая к себе портфель.

— Господи, — прикрикнула не него пожилая фельдшер, — папаша! Что ты столбом стоишь! Иди наверх, ребенок же плачет, иди, не стой здесь!

— Куда можно перенести роженицу, — это кричал ему в спину врач.

— Да куда хотите! — Коломийцев уже входил в детскую, где Кирюша отчаянно рыдал, сидя на полу. Он рос совсем маминым сыном, и не мог и секунды без нее оставаться, из-за этого Танечка не могла его отдать в детский сад, и вообще — куда-то уйти. — Успокойся, малыш, — Пал Палыч поднял Кирюшу, посадил на колени, — все хорошо, все хорошо!