Мона Ли

Март был холодным, Мона быстро продрогла в своем пальтишке, и старалась идти быстрее, чтобы не попасть в окно в расписании электричек. Всю дорогу до Москвы Мона Ли, глядя на обычную, будничную жизнь, мелькавшую за окном, тоскливо думала — за что мне-то такое? Почему нет у меня дома, где меня ждут, нет родной моей мамы, нет ничего, что держало бы меня на земле. Выйдя из метро «Смоленская», она пошла переулками, будто повинуясь приказу, не зная, впрочем, куда именно она идет. Мона все еще надеялась на то, что ей послышался этот разговор, как часто бывает при расстроенных нервах, но надежды на это — не было. Вот уж и стало уходить на закат неяркое московское солнце, осветившее стекла окон верхних этажей по четной стороне улицы, вот уж и появились прохожие, спешащие в магазины, озабоченные, непраздные, скучные. Дойдя до Дома культуры «Каучук», Мона Ли оглянулась по сторонам. Тут-то и взял ее под руку темный лицом, небольшой — ростом, с вислыми усами, придающими лицу сходство с китайской рыбкой.

— Идем, Мона, — сказал по-русски внятно и четко, без малейшего акцента.

Мона Ли покорно шла за провожатым. Он молчал, но она поняла, что его зовут Ли Чхан Хэн, и что он главный над ней и именно сейчас разъясниться то, что мучает ее все эти годы. Войдя в арку большого дома, они стали пробираться дворами между домиков, будто забытых между большими, серьезными домами, перелезать через заборы, в одном месте они прошли сквозь подъезд — и вышли в другой переулок. Так петляли они, и становилось все темнее и холоднее. Наконец, войдя в дом, дохнувший на Мону нежилым запахом давно брошенного жилища, они поднялись на второй этаж по лестнице, лишенной перил и вошли, толкнув огромную дверь, отворившуюся без скрипа. Прошли анфиладой комнат, в которых не было мебели, и только сквозняк гнал сор и скомканные газетные листы. В одной из комнат был сооружен очаг в камине, и жаркое пламя грело сидевшего перед ним. Моне Ли была видна только его спина, халат, расшитый драконами, золотыми полукружьями радуг и цветами персика. На голове сидящего был поккон — шапка со шлейфом.

— Ты привел ее? — спросил сидящий.

— Да, — ответил Ли Чхан Хэн.

— Оставь нас.

— Слушаюсь, господин, — и Чхан Хэн исчез.

— Ты знаешь, кто ты? — спросил господин.

— Нет, — честно ответила Мона Ли.

— Тебя избрали.

— Кто?

— Ты не должна спрашивать.

— Кто я?

— Пока ты еще — никто. Тебя — нет. И тебя не будет никогда.

— Но я же есть? — голос Моны Ли дрожал.

— это Тело. Всего лишь — тело. Ты сама — больше тела. Ты — дух.

— Злой?

— Судя по обстоятельствам.

— Сколько мне лет? — спросила Мона Ли.

— У тебя нет возраста.

— Я — бессмертна?

— Дух бессмертен. Плоть — смертна.

— Как Как мне жить дальше? — Моне Ли было так страшно, что она не ощущала холода.

— Ты сама увидишь — как.

— Я буду любима?

— Нет.

— Но я красива?

— Плоть меняется каждое мгновение, — сидящий протянул руки к огню. По перстням, надетым на пальцы, будто пробежала тусклая змейка, — ты не будешь знать любви никогда. Если ты полюбишь, ты перестанешь быть духом. Ты исчезнешь.

— Кто убил моего отца?

— Он сзади тебя. Подойди ко мне.

Мона Ли сделала шаг к сидящему. Не поворачиваясь, он протянул ей руку вверх ладонью. На ладони лежали часы.

— Это время твоего отца, — сказал сидящий, — и это будет всегда — и твоё время. Но, учти, когда стрелки сольются, произойдет самое страшное. Два времени будут совпадать. Так бывает.

— А мне это зачем?

— Так мы будем предупреждать тебя.

Мона Ли осторожно взяла часы — старенькая «Победа», с надтреснутым стеклом и вытершимся ремешком.

— Кто убил мою маму?

— Ты задала много вопросов. Ты все знаешь о себе. Уходи.

Огонь в камине моментально погас. Стало холодно так, как бывает только во сне, когда ты падаешь в пропасть. Мона Ли побежала назад, и комнаты исчезали за ее спиной, становясь стеной. Когда она вышла на двор, под неяркой лампой стоял, покачиваясь, ли Чхан Хэн.

— Это ты убил моих родителей! — закричала Мона Ли, — это все ты! Ты столкнул с лестницы Таню! Ты сбросил в море Галю, ты…

— Это сделала ты сама, Мона, — сказал кореец. Вдруг лицо его, темное до этой минуты, начало желтеть, морщиться, как комок бумаги, который только начало лизать пламя. Сузились до щелок глаза, кореец начал бледнеть, растворяться в сумерках, и все покачивался на одном месте, и все таял, таял — и стало пусто. Мона Ли подошла к тому месту, где он стоял — снег был будто присыпан чем-то. Она зачерпнула снег — и почувствовала запах гари. Никого вокруг. Мона Ли, сжимая в кармане часы, пошла вперед, и уткнулась в ограду. Вышел милиционер, козырнул и сказал, — а что ты тут делаешь, девочка? Не знаю, — сказала Мона Ли и пошла налево. Бабка дворничиха, укутанная до бровей платком, странная, шафранового цвета, с узкими глазами, отставила лопату и посмотрела на Мону Ли. У дворничихи были усы, прикрытые снизу воротником ватника.

Глава 48