Монах

Любовь и старость[19]

Темнела ночь. За дверью ветр бесился.

Анакреон, годами стар, угрюмо
Пред очагом теплеющим склонился,
В молчанье погружен, охвачен думой.
Внезапно имя слышит он свое —
Се Купидон вступил в его жилье.
– Как, это ты? – вскричал сердито старец,
И гнев окрасил бледные морщины.
– Неужто хочешь заново заставить
Пылать огнем угасшие руины?
Напрасно, мальчик, ныне я уж стар,
Не разгорится вновь в душе пожар.
Что ищешь ты в унылой сей пустыне?
Здесь не цветут цветы, не слышно смеха.
Под снегом спят бесплодные равнины,
И твой призыв – лишь зряшная помеха.
Здесь возраст правит мной, и он один
Учитель мой и строгий господин.
Ищи себе волнующую младость,
Сны Хлои возмущай запретным чувством,
Селине обещай земную радость,
Дамона грудь пронзай своим искусством
И девственниц, к твоим стрела́м готовых,
Заковывай в любовные оковы.
Я ж не питаю праздные надежды,
Я мудрым стал, но не забыл обиды,
Когда, тебе поверив, в жизни прежней
Я страстным взором Юлию увидел,
Что обещала нежную любовь,
Но принесла лишь ревность, ложь и боль.
Лети же прочь, предатель своевольный!
Лукавству твоему я не поверю!
Огнем желанья сердце не наполню,
Чтоб вновь и вновь оплакивать потерю!
Прощай! – Но бог, нахмурясь, возопил:
– Неужто возраст ум твой замутил?
Ты помнишь Юлии жестокие отказы,
Ужель забыл других, что были милы?
Ужель средь многих нимф, любезных глазу,
Одну гордячку ты упомнить в силах?
Поистине, течет река добра,
Но ей не смыть одну песчинку зла.
Как жарко грудь твоя тогда пылала!
Каким вином любовь пьянила губы!
О нет, ты не назвал меня тогда бы
Предателем; не стал бы словом грубым
Чернить все светлое, что есть в душе твоей.
Так вспомни эту радость прежних дней!
И слово бога точно лед топило
В душе поэта; грудь его вздымалась,
Груз тяжких лет пушинкой уносило,
Глаза огнем невольно загорались,
И музыка вдруг зазвучала в мире,
И руки сами потянулись к лире.
– Ты прав, крылатый! Прежде пел я гимны
Лишь королям, прославленным героям,
Но ты вернул мне жизнь, так помоги мне!
Любовный пыл, что разожжен тобою,
Пусть в строках песен потечет, как кровь!
Отныне воспеваю я любовь!

Теодор, терзаемый надеждой и страхом, с беспокойством ждал приговора. Маркиз вернул ему листок с ободряющей улыбкой.

– Твоя маленькая поэма мне очень понравилась, однако тебе не следует полагаться на мое мнение. Судить о поэзии – не мое дело, и сам я за всю жизнь удосужился написать от силы шесть строк, да и те произвели такой неудачный эффект, что я постановил больше никогда ничего не сочинять… Впрочем, я отвлекся. Я хотел сказать, что стихотворство – худший способ препровождения времени. Автор, хороший, плохой или посредственный, – это животное, которое каждый считает себя вправе травить: отнюдь не все способны писать книги, но все полагают, что способны о них судить.