Монахи Константинополя III—IХ вв. Жизнь за стенами святых обителей столицы Византии

Если оно появлялось, то было кратковременным и прерывистым; оно не настолько сильно, чтобы дать творчеству гимнографа тот размах, то изобилие жизни, ту широту замысла, ту возвышенность мысли и формы, которыми мы восхищаемся у Анастасия или Романа. Феодор никогда не мог запретить себе проповедовать. Как в своих стихах, так и в своей прозе он гораздо меньше старался понравиться утонченным умам, чем обратить к вере души. Роман как будто одним рывком поднимает нас к небу, а Феодор ведет нас туда же длинными обходными путями, постоянно глядя на землю.

В стихотворениях этих двух гимнографов о святом Иоанне Крестителе и святом Николае Мирликийском легко можно обнаружить эти же основные черты авторов: трезвомыслящий Феодор, который, кажется, всегда спешил достичь своей цели, не просто идет, а словно бежит к ней самым быстрым путем. Хвала Предтече завершается быстро и состоит из стольких строф, сколько букв есть в ее акростихе – слове «студиту». Роман же использует вдвое больше тропарей, и они к тому же намного длиннее соответствующих тропарей Феодора. Глава Студийской школы воспел также жизнь и чудеса великого восточного чудотворца, которые вдохновили мелода V века на одно из его самых изящных произведений, которые наперебой прославляли многие школы религиозной гимнографии, святой Андрей Критский, святой Иоанн Дамаскин, святой Иосиф Сиракузский, сицилийские монахи и савваиты. Но кондак Феодора в честь святого Николая – более короткий и намного менее лиричный, чем кондак Романа, и не сообщает слушателям ничего такого, что не восхвалил уже этот знаменитый мелод. Феодор так же восхваляет могущество святого, его чудеса, его милосердие к потерпевшим кораблекрушение, узникам, приговоренным к смерти, его всесильную помощь людям во время опасностей, освящающие и укрепляющие свойства мира, которое до сих пор течет из его гробницы. В этом случае, как и в других, гимн Романа – большая и широкая картина, полная жизни и красок, произведение мастера, а песнопение Феодора кажется всего лишь уменьшенной и упрощенной копией этой картины – работой художника умелого, но имевшего лишь одну собственную черту – подчеркнутое пристрастие пышным и звучным словам.

Однако ученый игумен студийских монахов сочинял не только кондаки по примеру Романа; он оставил после себя много песнопений в честь Богоматери, в честь Ее стояния у подножия Креста и в честь Пресвятой Троицы. Он также написал очень много идиомелонов (так назывались уникальные гимны, которые позже могли стать образцами для других гимнов. – Пер.) и «Триодь» – большой сборник канонов, в котором объединены все богослужения Великого поста, как в «Октоихе» святого Иоанна Дамаскина – все богослужения от дня Пятидесятницы до дня Воскресения Христова.

Так же как при написании кондаков Феодор взял за образец гимнографа, который довел этот род религиозной поэзии до совершенства, в своих канонах он, видимо, желал подражать главным образом тому знаменитому мелоду, которого византийцы читали изобретателем этой новой поэтической формы. В произведениях Феодора Студита не только можно обнаружить много сходства с произведениями святого Андрея Критского, но похоже, что Андрей, монах-савваит, оставался для монахов Студийского монастыря совершенным образцом религиозного поэта, осуществившим в своих стихах тот идеал красоты, к которому они направляли все свои усилия. Для них ничто не могло сравниться с чистотой формы, возвышенностью мысли, гармоничной мягкостью ритма, тайну которых знал Андрей. В кондаке в честь Андрея Критского автор, который, вероятней всего, был гимнографом-студитом, напомнив, что Андрей явился миру как сияющая звезда, всей земле как сверкающее солнце, дальше пишет так: «Кто мог бы повторить твои возвышенные наставления, первосвященник Господа, оплот критян, Андрей, блаженный во Господе? Твой голос звучал как кифара. Нет языка, который не признал бы себе побежденным перед очарованием твоих слов, Андрей, вдохновленный Богом».