Монашка и дракон

— Золото тоже греет, — пояснил дракон, наблюдая, как она распутывает шнуровку на груди, развязывает тесемки на рукавах и снимает платье, оставаясь в длинной, до пят, шелковой рубашке — такой тонкой, что ткань не скрывала ни одного изгиба молодого и сильного тела. — Лежишь на золоте, — продолжал разглагольствовать Гидеон, потягивая разбавленное вино, — и как будто само солнце лежит под тобой.

Я следила за всем этим с ужасом, вцепившись в шкатулку до боли в пальцах.

— Рубашку тоже снимай, — ласково напомнил дракон, потому что Арнегунда замерла перед ним, прижимая ладони к щекам.

Золотые кольца и браслеты сияли на этих красивых холеных руках, никогда не знавших работы тяжелее, чем вышивание.

— Позвольте, я лягу, — попросила конкубина, — и тогда уже… сниму рубашку.

— Снимай сейчас, — не позволил дракон. — Давно ли ты стала такой скромницей? Я уже сто раз видел тебя голой, и ты не особенно смущалась.

Понурившись, Арнегунда потянула вверх подол рубашки.

Я попятилась к двери, стараясь ступать неслышно, чтобы не привлекать внимания хозяина комнаты. Но дракон сразу же заметил, хотя до этого смотрел на конкубину.

— Куда это ты, Виенн? — мягко позвал он. — Я не давал тебе разрешения уйти.

— Невозможно смотреть на это, — еле выговорила я. — И я не буду… не буду…

— Стой на месте, — приказал дракон, отставляя кубок и ткнув в мою сторону пальцем. — А ты раздевайся быстрее! Сколько ждать?

От его окрика Арнегунда ахнула и одним махом стащила с себя рубашку. Дракон оглушительно захохотал. Под шелковой рубашкой обнаружилась еще одна — до колена, без рукавов, полупрозрачная, почти не скрывавшая женские прелести. К ее подолу крепились ленты, поддерживавшие шелковые чулки.

— И чего ты ломалась? — язвил дракон. — Хотела посильнее распалить меня? Иди в постель и опусти полог.

Арнегунда пробежала до постели, скинула туфельки и нырнула под одеяло, плотно задернув занавесы.

— Теперь ты, — сказал дракон мне.

— Что? — мне удалось добраться только до середины комнаты, и я заметалась, как пойманный заяц. — Я… я не стану раздеваться перед вами!

— Я и не прошу, — он переплел пальцы, сложив руки на животе.

— Для чего же тогда… — я не могла подыскать нужных слов, — для чего все это?

— Расскажи мне о любви.

Я настолько не ожидала ничего подобного, что не сразу поняла, о чем он спрашивает, а когда поняла, перепугалась еще больше.

— Что значит — рассказать о любви? — забормотала я. — Милорд, мне ничего не известно об этом… Вы же знаете, я три года жила в монастыре…

— Что говорит Писание о любви? — горящий взгляд дракона прожигал насквозь, и я точно так же, как Арнегунда, прижала ладони к внезапно полыхнувшим щекам.

— Каждое слово священной Книги говорит о любви, милорд, — ответила я, стараясь не поддаваться панике, потому что сейчас в полную силу ощутила драконьи чары, о которых столько говорили. Невозможно было отвести взгляд, и невозможно было… противиться.

— Я молод и полон сил, — произнес дракон приглушенно, — подкрепился вином и яблоками. В моей постели — прекрасная нагая женщина, украшенная золотом, ждущая, пылкая… Есть ли в Писании строки, чтобы передать, что я сейчас должен чувствовать? Или эти чувства небеса посчитают страшным грехом?

— А вы сами не считаете их грехом? — не удержалась я от вопроса.

— Я велел тебе рассказать о любви, а не читать проповеди о нравственности.

Он не рассердился, он опять играл. Я закусила губу, гадая, чего он ждет от меня. Ждет, чтобы я начала смущаться так же, как Арнегунда? Ломалась, изображая скромницу, каковой и должна быть воспитанница монастыря? Это вряд ли. Испугать он меня сможет, но смутить — вряд ли.

— В Писании есть стихи, говорящие о любви между мужчиной и женщиной, — сказала я, внезапно утвердившись духом, и смело встретив огненный взгляд дракона. Как будто невидимые веревки, которыми он опутывал меня, лопнули. — Песнь Песней пророка Шломо. Но эти стихи именно о любви, а не о похоти. Вы уверены, что любите женщину, которую желаете?

Чуть заметно усмехнувшись, милорд Гидеон на мгновение опустил ресницы, но тут же снова устремил на меня взгляд:

— Допустим, уверен.

— Тогда я могу их вам прочитать, — сказала я, словно делая огромное одолжение, и начала: — Большие воды не могут потушить любви, и реки не зальют ее. Если бы кто давал все богатство дома своего за любовь, то он был бы отвергнут с презреньем.[1]

— Красивые слова, но совсем не об этом, — сказал дракон, облокачиваясь на кресло и подпирая голову.

Выставив ладонь, я жестом приказала ему замолчать и продолжала:

— Лобзай меня лобзанием уст своих! Ибо ласки твои лучше вина. Доколе день дышит прохладою, и убегают тени, пойду я на гору мирровую… Как лилия среди терниев, так возлюбленная моя среди девиц. Мирровый пучок — возлюбленный мой, между грудей моих пребывает. Подкрепите меня вином, освежите меня яблоками, ибо я изнемогаю от любви.