Монохромный человек (СИ)

Делаю ли я что-то из ряда вон выходящее? Может быть я кричу, как ненормальная?! Может быть дергаюсь и мечусь, как в бреду?!

Может разговариваю сама с собой и несу всякую безумную чушь?!

А может напротив не подаю никаких признаков жизни, что, возможно выглядит ещё страшнее…

Ай, не знаю… Не знаю!

Я боялась представлять, насколько неадекватным могло быть мое поведение во время приступов видений.

Я вспомнила людей, которым «посчастливилось» застать меня в таком состоянии.

И судя по выражению их лиц, мои опасения полностью оправданы.

Страшно даже подумать, что пришлось увидеть Мирону.

Судя по тому, что он до сих пор не пришел в себя, увиденное его точно впечатлило и, наверняка, вообще ошарашило.

Я не могла взять себя в руки. Не могла перестать думать об этом.

Навязчивые опасения и пугающие мысли водили шумный хоровод у меня в голове.

Что он обо мне теперь подумает? Наверняка решит, что я какая-то буйная истеричка и от меня лучше держатся подальше…

Стоп! Но не этого ли я хотела, после всего случившегося?

Если так то, почему мне не должно быть все равно?.. А если я не уверенна, что хотела избавиться от него? Может быть это желание было продиктовано исключительно обидой на Мирона за его подлый и грязный поступок! Но ведь… То, что он сделал…

А может… А что если… Господи!

Да хватит уже! Всё! Надо перестать думать об этом! Хотя бы сейчас…

Мне нужно обработать его раны, смыть кровь и перевязать. Сейчас-это главное!

А между прочим и на губе, и на брови Мирона раны были на удивление глубокими и кровавыми.

Уж не знаю, чем его приложил Федя, но как бы у Мирона не осталось шрамов. Мне совсем не хотелось, чтобы на его красивом лице остались какие ни будь уродливые рубцы.

Мысль о Феде тоже заставила меня тягостно, печально вздохнуть.

Как он там? Где он сейчас? А если он по дороге потерял сознание и обессиленный упал на асфальт? Если он сейчас где-то там лежит и стонет от боли. И ему не кому помочь… Что, если он не может самостоятельно встать? Что будет если он потеряет вообще сознание? А если…

Почему он ушел?! Ну, почему! Почему он такой упрямый! Зачем нужно было убегать?! Почему он меня не послушал…

Я всхлипнула. На глаза просились слезы.

И от мыслей про Федю, и от страхов за то, что обо мне думает Мирон, и что… будет дальше…

Мне пришлось приложить титанические усилия, чтобы не разревется от бессильных, истязающих меня переживаний.

Я замотала бинт на голове Мирона, осторожно коснулась кончиками пальцев мягкой поверхности бинта.

— Не давит? — заботливо спросила я.

Он чуть улыбнулся.

— Порядок.

Я только вздохнула, глядя на него.

Порядок… как же. Голова и губа рассечены, разбиты, столько крови было на лице.

Я бросила печальный взгляд на миску, в которой лежали смятые ватные дики. Я промывала ими раны Мирона и смывала кровь.

Они были насквозь пропитаны его кровью.

— Ника. — вдруг как-то странно, нерешительно проговорил Мирон.

Я услышала, что его голос изменился.

В нем прозвучала печаль, стыд и удивительная для Мирона робость.

Я чуть отстранилась и неуверенно, опасливо взглянула на его лицо.

Он сидел на стуле, и отстраненно смотрел в низ.

Лицо было хмурым, мрачным и удрученным.

Вдруг он поднял взгляд своих серо-зеленых глаз на меня.

И я не смогла отвести свой взор.

— Прости меня… — снова попросил вдруг Мирон.

В его словах не прозвучало жалостливости или слезной мольбы.

Нет. Его слова и голос сквозили тоскливой горечью.

— Я знаю, что поступил, как урод и подонок. И что ты меньше всех заслуживаешь такого обращения. Прости. Пожалуйста.

Я несколько секунд взирала на него, глупо моргая и пребывая в обескураженном смятении.

Меня поразило то, какое видимое усилие он сделал над собой, чтобы сказать эти слова.

И тем более это было удивительно для такого спесивого нахала и самоуверенного наглеца, каким являлся Мирон.

Я пребывала в смятении. Голос парня звучал с удивительной искренностью.

Похоже он действительно раскаивался… Ну, или о-очень умело притворялся.

Я опустила взор. Какая-то стыдливая растерянность возобладала надо мной.

Трудно объяснить, но мне вдруг стало как-то не по себе от того, что я заставила Мирона почувствовать себя виноватым.

Мне было неловко слышать его слова извинения.

Нет, он, наверное, поступил правильно… В общем-то ему так и стоило поступить. Да и за то, что он сделал ему бы вообще стоило попросить прощения сразу несколько раз, вот только…

Я не знаю. Я оказалась не готова услышать боль и печаль в его словах.

Настоящие. Честные. Рвущие душу.

Его и теперь мою.

— Мирон… — я не смотрела на него. — Послушай… Я… Я не сержусь за то, что ты сделал. И… Да, мне было очень обидно, когда я узнала, но…

«Обидно»-это, конечно совсем не тот сонм горьких, тяжелых и мучительных чувств, которые я испытала, узнав правду.

Но расписывать Мирону во всех красках, что я чувствовала я точно сейчас не собиралась.

И вдруг поняла почему. Почему мне так неловко слышать его слова о прощении, и почему я сама испытываю чувство вины.

Сожаление. И сочувствие.

Вот, что я сейчас чувствовала к Мирону.

Узнав правду о его прошлом, я уже не могла на него как-то обижаться или злится.