На следующий день в Аушвице я увидел их в первый раз. Не мысленным взором, читая книгу, не в компьютерной игре, а наяву. «Здесь останавливались вагоны», – объяснил я и услышал, как прибывает поезд, как открываются вагоны, увидел прожекторы, ощутил панику,
– Держите его, – сказал один из мальчиков, стоявших рядом со мной. – Хватайте, он сейчас упадет.
На несколько секунд я потерял сознание, не знаю точно на сколько. Очнулся с мокрым лицом. Наверху было небо, то самое, чужое. Я попытался встать, и мир взорвался.
– Бегите ко входу, пусть вызовут скорую, ему плохо! – крикнул надо мной врач.
– Не надо, – сказал я. – Сейчас встану. – И, собрав волю в кулак, поднялся.
От неимоверного усилия загудела голова.
– Давайте продолжим, – сказал я, и мы зашагали туда, где из трубы вылетали языки пламени.
К моему приходу все подготовили – душок, пробивающийся сквозь ароматы природы, стайка упитанных птиц отдыхает в траве на опушке леса и ровненько-ровненько выстроилась очередь, чтобы спуститься по лестнице.
– Посидите здесь, – выдавил я из себя. – Я вам объясню, что там было. Все факты изложу.
Доктор сидел у моих ног и смотрел на меня с тревогой. Мне протянули бутылку воды. Они и правда волновались обо мне. Я довел свой рассказ до конца. Ничего не сократил.
– Из этого зала, – я слышал себя, словно издалека, – их перевели в зал уничтожения – большой прямоугольник, который вы видите здесь. Затолкали их внутрь. Когда за последним заперли дверь, работа была считай что сделана. Дальше оставалось только вычистить грязь.
Вечером мы провели с детьми заключительную беседу. Завтра они улетали в Израиль.
– Что вы вынесли для себя из этой поездки?
Я ненавижу этот вопрос, но задавать его обязан. Дети устали, в мыслях они уже дома, в своих комнатах, в своих постелях, они счастливы, что им есть куда возвратиться. Свет в конференц-зале бизнес-отеля с фиолетовым ковром во весь пол слепил меня. Я надеялся, что хоть кто-то ясно объяснит, чем мы тут занимались. Слушал детей, прищурившись. Я знал, что кажусь им странным и что мой обморок в Аушвице они не забыли.
– Надо быть сильными, – сказал кто-то.
– …сильными евреями.
– …нравственными, но сильными.
– …сплоченными.
– Нельзя забывать.
– Надо оставаться людьми.
Все это я уже слышал, все это я знаю наизусть.
– Да, кто-нибудь еще, последний? – спросила директриса.
Поднялся парень, сидевший с краю.
Я пригляделся к нему – высокий, в очках. Мускулистый. Не знаю почему, но я знал, что этот парень скажет что-то важное.
– Я думаю, что, для того чтобы выжить, мы должны тоже быть немножко нацистами, – заявил он.
Это повергло присутствующих в смятение. Правда, не слишком сильное – парень всего-то высказал взрослым то, о чем дети обычно говорят между собой. Учителя притворились, что они в шоке, и стали ждать, что я отвечу, сделаю за них черную работу, расправлюсь с монстром, которого вырастили они и их родители.
Мальчишка выглядел вполне благополучным – ребенок из хорошей семьи, с любящей мамой и порядочным папой.
– Что ты имеешь в виду? – спросил я его.
– Что надо уметь убивать без пощады. Если мы будем слишком мягкотелыми, у нас нет шансов.
Кое-где из зала донеслись слабенькие возражения, но не более того.
– Но ты же не призываешь убивать невинных? – уточнила директриса.
Мальчишка на секунду замер, прикидывая что-то в уме. Он явно был из тех, кто слов на ветер не бросает. Он ответил: