Монстр в ее постели

Я без стеснения ее рассматриваю и не могу отделаться от мысли, что черный шелковый комплект все же надет для меня. Может, Богданова и сама не до конца понимает, но ее ко мне тянет. В этом нет ничего магического: одинокую девчонку, всю юность положившую на воспитание брата, потянет к любому мужику, не похожему на обезъяну, в условиях совместного проживания. Вряд ли у нее есть секс.

Не так. Вряд ли у нее вообще был когда-либо секс.

– Ты девственница? – спрашиваю я прежде, чем успеваю подумать.

Вот что мне даст ее ответ? Скажет «да» – и я скромно переселюсь на пол? А если «нет», потребую номера всех ее бывших и начну мрачно сопеть им в трубку в три часа ночи?

По тому, как Богданова краснеет, мне сразу же становится все понятно. Значит, у нее никогда и никого не было. Этот факт осложняет дело. Но она хотя бы целовалась?

Черт, я совсем не уверен.

Надо проверить.

Я запускаю руку в ее волосы, так же, как сделал накануне вечером, мне дико понравилось ощущение мягких, пахнущих шампунем, прядей. Придвигаюсь ближе и, не позволяя отстраниться, целую.

Если честно, понятия не имею, есть у нее опыт поцелуев или нет. Это просто повод.

Даша целуется неуверенно и неумело, но, к моему удивлению, отвечает. Не сразу, спустя бесконечно долгие секунды, которых мне хватает, чтобы как следует распробовать вкус ее губ, немного горьких от таблетки. И сладких, потому что я уже сто лет не целовался. Даже если отбросить тюрьму, с женой давно уже не было никаких долгих прелюдий с поцелуями.

Она расслабляется, послушно подаваясь каждому моему молчаливому приказу. Руки сами позволяю себе лишнего: одновременно с поцелуем я изучаю плавные линии ее тела через тонкую ткань. Грудь, талия, плоский живот. Устроившись поудобнее, спускаюсь ниже, под резинку шорт – и только тогда Богданова делает попытку меня остановить. Очень неубедительную попытку.

– Я же не делаю ничего, что тебе не нравится, – говорю, отстраняясь.

Судя по расширенным зрачкам и участившемуся дыханию – очень даже наоборот.

Стыдно признаться, но у меня у самого в груди сердце бухает гораздо чаще и сильнее, чем надо. Подушечками пальцев я веду по нежной и абсолютно гладкой коже, подбираясь к чувствительному набухшему клитору. Осторожно касаюсь, ловлю ее изумленный вдох, до конца не понимая, от чего испытываю больше кайфа: от неприкрытого удовольствия или от ощущения, какая она там нежная, влажная и горячая.

Снова тянусь к поцелую.

– Даша! Я слышал, как вы проснулись, можно я пособираю корабль?

Я едва успеваю убрать руки из неположенных мест, как в комнату вваливается совершенно неприученный стучаться и блюсти чужие личные границы ребенок. Впрочем, что-то он все же понимает, потому что демонстративно закрывает глаза ладошками и говорит:

– Я не смотрю, не смотрю! Можно корабль?

– Вот кайфоломщик мелкий, – тихо бурчу я.

– Даш, ну можно? Можно?

– В пять утра? – не выдерживаю я. – Какой идиот вообще встает в пять утра? Ну сестра твоя ладно, она на колесах, отпустили – проснулась, закинулась новыми. А ты?

– Я выспался, – вздыхает пацан.

Вот этого-то я и не учел. Мы не только заперты в квартире на ближайшие пять дней, мы заперты с ребенком. Которому быстро станет скучно, грустно и так далее.

– Иди, чисти зубы, – вздыхает Богданова. – Позавтракаешь, потом поговорим.

Ее складывает пополам от кашля, и мне становится даже жалко соседку.

– Может, тебя напоить сливочным маслом с медом? – задумчиво говорю я.

– Молоком с медом! Никто не пьет сливочное масло!

– Или поставить тебе горчичники? О, или банки… трехлитровые хочешь?

– А мне говорили, ты не садист.

Я с подозрением щурюсь.

– Это кто это выдал обо мне такую ценную информацию?

Она снова кашляет, но на этот раз не так убедительно. Но я не собираюсь делать вид, будто поверил, и терпеливо жду ответа. Только краем глаза убеждаюсь, что малой не греет уши.

– Участковый говорил, – наконец произносит Богданова. – Он о тебе узнавал… не знаю, где-то у своих.

– Ой, Дарья, доиграешься ты, вынюхивая, – хмыкаю я.

Поднимаюсь, выпуская ее с дивана, и зеваю, мысленно проклиная всех любителей раннего подъема. Все так хорошо начиналось, день мог стать не таким уж унылым. Меньше всего на свете мне хочется собирать дурацкий корабль, но по-другому укатать мальчишку не получится. Вряд ли он будет тихо сидеть у себя, пока мы с его сестричкой развлекаемся.

Когда я – самый последний, между прочим – выхожу из душа, на кухне уже целая толпа. Трое для небольшой комнатушки – критическая масса, так что я нахожусь слишком близко к Богдановой вполне по легальной причине. Я варю кофе, она – жарит яичницу.

– Неважно выглядишь, – говорю я.

– Вот спасибо.

– Я серьезно. Твое чадушко может и перебиться без горячего завтрака. Думаешь, твоя пневмония так легко отпустит?

– Нет у меня никакой пневмонии!

– Ага, поэтому ты от нее пьешь таблетки.

– А ты прямо врач и разбираешься, какие таблетки от чего.

Мне лень продолжать этот спор, очевидно, что даже с легкой простудой не вскакивают на следующий же день. А если вскакивают, то сильно об этом жалеют.