Монстры

– Ну, не совсем моя, – продолжал голос, видимо, догадываясь о степени смятения, овладевшего мной. – Про бухгалтера тоже отчасти правда, но в другом смысле. Его, действительно, зарубили топором. Кстати, зарубивший, действительно, тоже бухгалтер был. Это сложно. Я тебе потом расскажу. Сейчас весь в бегах. В голландском посольстве километровые очереди. Вещи нужно распродать, квартиру пристроить. У родителей истерика. Отец справку на отъезд не дает. Он ведь старый коммунист, к тому же ответственный пост занимает. Кричит: – Только через мой труп! – И вправду удар хватит. В общем, врагу не пожелаешь. Я тебе позвоню. – Какой отец старый коммунист? У Цыгана и мать и отец вроде бы давно померли.

И не позвонил.

Потом доносились вести о нем из Италии. Приходили невнятные открыточки из Америки. Опять из Европы. Потом из Индии, где он оказался в каком-то буддийском монастыре. В удаленном ашраме. Местные индусы именовали его на собственный индусско-буддийский лад. Недавно же от знакомого узнал я, что Цыган – настоятель буддийского монастыря, расположившегося высоко в горах в Австрии, в местечке Фельдкирхе. Принял имя Йинегве Воопоп. Встречает всех легкими поклонами, складывая руки на приятном для глаза обширном животе. С несмываемой плоской улыбкой трижды обводит вокруг небольшой ослепительно белой ступы. Ведет в храм, находящийся поблизости. Внутри просторно, пустынно, прохладно и освежающе пахнет восточными курениями. Встретился еще один высокий, тощий, с мизантропическим выражением черного, прорезанного глубокими морщинами лица. Он мрачно глянул на визитера. Наш общий с Цыганом знакомый по прежним временам героической и прекрасной поры андерграундной литературы спросил Воопопа:

– Что с рукописью-то делать?

Йинегве Воопоп улыбнулся бритым широким и плоским тибетским лицом.

– Пусть напечатают. Это поучительно.

– Вот именно, – встрял в разговор тот самый высокий худой и достаточно неприятный на вид человек в такой же, как и у Воопопа, оранжевой несколько женоподобной сутане. Приятель неприязненно обернулся на него, не удостоив ответа.

– Только ничего не выбрасывайте, – заметил Воопоп.

– Выбросят, выбросят, – с уверенностью заявил антипатичный незнакомец.

«Экий, право сказать, бухгалтер», – мелькнуло в голове.

– Почему бухгалтер? – приставал я к нему.

– Да так, показалось.

И вот, соответственно в свете нового времени и всем известных либеральных перемен, я вспомнил про пресловутый портфельчик. Достал его. Долго вертел разрозненные листки и главки, все не решаясь предпринять с ними что-то конкретное. Да и под чьим именем публиковать? Хотя ответ напрашивается единственный – под собственным.

Почему? Да потому, что все это написал я сам. А всяческие объяснения – так, дым литературный. Позднебарочные выдумки по поводу рукописи, затерянной в другой рукописи и найденной в третьей и т. д. Отжитые причуды и приколы сочинителей старых куртуазных времен, не имевших возможности или желания сказать все прямо, честно и в упор. Как, к примеру, в наше время:

– Пошли вы все на хуй!

– Пошел сам на хуй! – ясно, прямо и по сути дела. Ан нет, не могли.

Сочинил, естественно, я сам. Думаю, ни у кого ни на мгновение не возникло ни малейших сомнений по сему поводу. Сам же, понятно, составил рукопись отдельными кусками, главками в произвольном порядке. В той именно заданной последовательности, в которой все здесь как бы перепутано.

В общем-то я не люблю прозу. Какая разница, убьет ли там дяденька тетеньку или подвернувшуюся некстати под руку собачонку, воспитается ли Кристофер в гения, сколько денег добудет Раскольников. Достаточно одного начального:

В тот день произошли события, надолго оставшиеся в памяти обитателей маленького, но милого и уютного южного городка! С утра к небольшому аккуратному домику на окраине, утопавшему в зелени буйно цветущего сада, на взмыленном коне подскакал никем не замеченный человек в черном. Спешившись у низенького крыльца, он стремительно взбежал по ровненьким ступеням и, наклонив голову перед невысокой притолокой, исчез в кем-то услужливо распахнутой и сразу же за ним поспешно затворенной двери. Они удалились со старцем в дальние покои, и никто из насельников дома не смел их потревожить. О чем там секретничали? Что поведывали друг другу? Кто при том присутствовал? Через час появились вроде бы даже рассорившиеся. Разругавшиеся. Разошедшиеся. Лица были исполнены мрачности. Даже, скажем, черноты.

Человек, не попрощавшись, даже не обернувшись, так же стремительно сбежал с крыльца, вскочил на свою не успевшую еще остыть лошадь и ускакал без оглядки. Ссутулившийся старик медленно развернулся, постоял, глядя себе под ноги, и шаркая побрел вглубь покоев, повторяя:

– Точно. Точно. Как и говорили.

На следующий день слег, да так уже и не поднялся.