Монстры

Чудище замирает. И тут всем становится ясно, что это грозное, беспощадное и безумное порождение обладает такой вот нехитрой, вполне, впрочем, оправданной и доступной человеческому пониманию слабостью. Однако слабость его, как и сила, превосходит возможности человеческой природы и человеческого разумения. Как становится ясно, его собственная жизнь впрямую зависит от жизни потомства, что и улавливает герой по странно бессильному и прямо-таки просительному поведению чудища. Герой берет одного из котят и сжимает в сильных, изрезанных руках. Дитя с писком, всхлипом и причмокиванием разрывается на части. Все вскрикивают. Добрая и чувствительная девочка в ужасе прикрывает глаза и худеньким дрожащим телом прижимается к полуобморочной матери. Из раздавленного детеныша медленно вытекает зеленый ядовитый сок, прямо-таки сверхконцентрированной кислотой мгновенно прожигающий солому, устилающую земляной пол этого сельскохозяйственного помещения. Едкий запах распространяется в воздухе, забиваясь в ноздри наподобие слезоточивого газа, вызывая неудержимые потоки чистой и легкой воды из глаз измученных людей. Герой отбрасывает в дальний угол опустевшую скользкую шкурку. Девочка громко всхлипывает, теснее прижимаясь к матери. Та уже полностью в бессознательном состоянии. Только приборматывает что-то вроде:

– Моя бедная! Мои бедные! – прямо-таки вминая в себя девочку, которая ничего уже не чувствует.

Чудище медленно опускается на одно колено. Герой проделывает то же самое и со вторым котенком. Чудище опускается на оба колена. Оно обессилено. Оно исполнено страдания и взывает к пощаде и милосердию. Но проявить их было бы непростительной слабостью перед лицом катастрофы и гибели всего человечества. Однако на подобный безрассудный поступок готовы некоторые сердобольные из спасшихся. Особенно женщина и девочка.

– Не надо! Не надо! – вскрикивают они хриплыми голосами.

Но герой тверд и непреклонен. Он не попускает ни малейшей попытки остановить себя. Постепенно у спасшихся ужас уступает место удивлению и прямо-таки восторгу. Кроме одной несчастной и глубоко сочувствующей девочки, которая, все еще закрыв глаза и уткнувшись лицом в прекрасное тело матери, безумно содрогается от сухих и гортанных всхлипов. Герой последовательно проделывает спасительные магические операции со всеми детенышами чудища, выпуская из них губительный сок их будущей ненависти и жестокости. Пустые тощие шкурки отбрасывает в тот же дальний угол сарая, где они со слабым заметным шуршанием испаряются под завороженными взглядами участников этой отвратительной сцены, одновременно исполненной мужества и героизма человеческого существа перед лицом страшного и неведомого.

Уничтожение мелких будущих губителей всего человеческого на нашей планете продолжается до тех пор, пока их взрослый породитель, окончательно повалившись на пол, сам не рассыпается под напором собственных, им уже неуправляемых энергий. Они разрывают его на части и с диким воем уходят вверх, в неведомый космос. В воздухе повисает мелкая взвесь частиц соломы, пыли и всего подобного, взметенного огромной дикой вертикальной тягой. И все стихает. Пыль медленно осаживается на положенные ей места по балкам, притолокам и слегам. Легкий остатный приторный запах исчезнувшего злодейского существования тянется вдоль земляного пола, задерживаясь сгустками тяжелого ядовитого испарения в углублениях и впадинах. Все выходят на чистый сельско-деревенский воздух и облегченно вздыхают. Сверкает ослепительно яркое небо. Даже девочка, оторвавшись от очнувшейся и порозовевшей матери, постепенно забывая все произошедшее и выздоравливая душой, просветленным лицом смотрит на расстилающиеся перед ней спокойные и много лет уже, по причине катастроф и всеобщей погибели, не ухоженные поля и луга.

Вот все, что запомнилось.

Действительно мучительно получилось.

Ы

2-е срединное уведомление

И опять требуется пояснение.

Как ясно, я ровным счетом ничего не знаю и не понимаю ни в рыцарях, ни в мистике. Ни тем более в науке. Да ведь и читатель малосведущ в подобном. Правда, разные многочисленные специфические специалисты пристрастны ко всякого рода своим неуловимым со стороны конкретностям и подробностям. Но для их развлечения и удовлетворения оскорбленного профессионализма есть разное научное – про лазеры, квазеры, про черные дыры и белых карликов. Про фьючерсы, наконец.

А я разбираюсь в Милицанере и Пожарном. Ну, в Пожарном не очень. То есть, конечно, разбираюсь, но не со всей полнотой знания предмета. Какой-нибудь пожилой умудренный пожарник взглянет пристальным профессиональным взглядом на мое писание, да и обнаружит дикие, ни с чем не сопоставимые несоответствия. Усмехнется в пышные седоватые усы. И что? Мне прямо тут же бросать все и начинать переделывать рукопись соответственно его производственным советам? Или стать отныне рабом этой его возможной очередной усмешки?