Монстры

Он больше не сопротивлялся. Размяк и даже вроде бы задремал. Ренат отошел к прилавку, вынул из кармана смятую бумажку, расправил ее, потом вторую, потом третью, протянул спокойной крупной красивой женщине. Та взяла купюры и лениво протянула:

– Нашумелись? Вчера двоих вот таких же здесь порезали. В углу. – Она повела подбородком в сторону мужичонки и его компании, не поворачивая к ним лица и не отводя глаз от Рената. – Кровищи! Как раз перед закрытием. Мне уже уходить, а тут пришлось до двух ночи сидеть. Милиция. Тебе чего?

– Два по двести.

– Бутерброды? Я без них не имею права. Вот, со шпротами. Свежие. Или неделю назад. Вроде тебя такой же, выпил и к ним привязался: «Ну, убей меня, убей», – орал, как мудак. – Она навалилась большой приятной мягкой грудью на прилавок. – Этот, маленький-то, его ножом и пырнул. Я сама не видела, мне мой Гиви рассказывал. – Теперь она уже вполне открыто кивнула в сторону двери в подсобку. – Он за прилавком был. – Она, не шелохнувшись, опять одними скошенными глазами указала на угол, где неделю назад все и приключилось. – Этот и порезал. Другие загородили да и на улицу выволокли. Подбросили к соседскому дому. – Она почти восторженно шептала в самое ухо Рената, обдавая горячим обворожительным дыханием.

– Людка! – вовремя окликнули ее из открытой двери служебного помещения.

– Чего тебе? – недовольно покосилась она, выпрямляясь, быстро оправляя волосы и юбку.

– Иди сюда, – угрожающе звучал хриплый, прокуренный, с неким общекавказским акцентом голос из открытой в неведомое, вернее в невидимое для Рената, двери.

– Ишь, расслышал, слухастый, – с неким удовлетворением еле слышно бросила она Ренату. – Клиента обслуживаю. Иди тогда сам за прилавок, – привычно крикнула она туда, в запредельное пространство.

– Я сейчас приду. Я сейчас тебе приду, – угрожающе обещал мужской голос.

– Сколько тебе бутербродов-то? – нарочито громко, всеми слышимо и даже грубо бросила она Ренату. – Ты, парень, поосторожнее, – опять чуть наклонившись, зашипела она Ренату на ухо.

– Людка! Иди, сука, сюда!

– Да сейчас я. Заладил, Людка да Людка? – откликнулась она в полный мощный голос. – Ты за своим поглядывай, – быстро и опасливо глянула в сторону компании у окна, потом на дверь. – Идуууу! – крикнула в направлении подсобки, заперла кассу, окинула взглядом подведомственное помещение и уплыла в боковую дверь.

Ренат сгруппировал стаканы и, положив поверху бутерброды, пробираясь между столиков, изредка бросая взгляд в тот самый угол, направился к своему месту. Андрей по-прежнему лежал головой на столе.

Ренат толкнул его, поставив стаканы на стол. Андрей как ни в чем не бывало выпрямился и поглядел на Рената. Бровь несколько раздулась. Чуть-чуть стал оплывать и весь левый глаз. Он поднял вялую руку и изобразил что-то вроде приветственного жеста. Все вокруг оживленно глядели на них. Андрей повернулся к Ренату.

– Видно, чем-то там – кожей или рожей – не вышел. А у тебя вон какая плотная, упругая, – и Андрей неожиданно зло ущипнул Рената за руку. Тот не вскрикнул, но резко отдернул руку. – Ладно, ладно, – правильно понял его Андрей. – И к лучшему, что у него ничего со мной не получилось, – заключил он вполне примирительно.

Во время той институтской поездки Ренат впервые и познакомился с Александром Константиновичем – моложавым, элегантным и мягким в обращении. Красавчик, как неодобрительно и недоброжелательно обзывала его Вера Васильевна, преподавательница научного коммунизма с той же кафедры. Всякий раз она неприязненно оглядывала его, когда он появлялся на пороге кафедры, изящно одетый и, как ей казалось, отвратительно надушенный. Она отворачивалась почти что с гримасой отвращения.

В концертной группе, в которую взяли юного Рената, оказался как раз и Андрей вместе со своими радикальными приятелями. Александр Константинович легко общался с ними, постоянно держа точную ироническую дистанцию. Его поведение было загадочно и обворожительно. Изредка он бросал как будто сообщнические взгляды на молчавшего и еще постороннего Рената, словно приглашая полюбоваться красотой и изяществом исполняемого им перформанса и неадекватностью не поспевавших за ним ни реакцией, ни мыслью, ни гибкостью речи строптивых поэтов. Впрочем, Александр Константинович был вполне деликатен, не ставя никого в неловкое положение. Все было мило, тонко и изящно.

Они обрушили на не повинных ни в чем, полузамученных производителей материальных ценностей небольшого городка свои запутанные и многозначительные творения. Правда, некоторые из них были не очень-то и невинны. Не очень и покорны. Вставали и с достаточной жесткостью в голосе и не предвещавшим ничего хорошего суровым выражением лица заявляли: