Монстры

– Ах да, да, – вскидывается забывчивый. – Извини, – виновато обращается к женственному, вернее, двум женственным духам, негрубо и с некоторым сожалением, тоской даже, отстраняя их нежно-прохладные виртуальные руки. – Извините. Дела. Я скоро вернусь. Пренепременно вернусь. Окончу все дела, расплачусь со всеми долгами и сразу же сюда! – бросается бежать и никогда не возвращается. Ну, иногда возвращается, но как заново. Беспамятно. Совершенно другой из других пространств, но все с теми же сомнениями и проблемами. Впрочем, вполне разрешимыми. Вполне.

– И тебе советую. Есть что-нибудь тепленькое поддеть? – как-то особенно мягко и заботливо спросил Александр Константинович. Ренат замялся. – Пойдем ко мне, найдем что-нибудь, – и легко, даже как-то воздушно взбежал по лестнице. Ренат тяжеловато последовал за ним. Женщина за конторкой проводила их недобрым взглядом. Оправила цветастую кофту. Поправила трубку на телефоне и демонстративно отвернулась.

Они подошли к двери комнаты.

– Он же приставал к тебе. Прямо с той самой нашей поездки. Не заметил? – Андрей приподнял от стола недоверчивое лицо. В глазах его стояли крупные непроливающиеся слезы. Ох, пьяные всегда легки на эти ничего не значащие крупные прозрачные и чувствительные слезы. Некоторые пьяные. А некоторые и наоборот – свирепеют. В момент свирепеют. Кстати, те же самые, чувствительные и слезоточивые, как раз и свирепеют. В момент. И уловить его невозможно. Только что был закадычным другом:

– Петька, знаешь, как я тебя люблю! Жену и детей так не люблю. Мать так не люблю, как тебя, подлеца, люблю! Дорогой ты мой! – степень возгонки чувств и чувствительности достигает опасного градуса.

– И я тебя, – с затруднением выговаривает Петька.

И вдруг как огромная мясная глыба вскидывается на тщедушного Петеньку:

– Ах ты, сука. Да я, блядь, тебя на хуй!

Но и Петенька, Петенька тоже хорош. Он так незаметненько, легким, почти муравьиным движеньицем комариной лапки вводит в лохматый обнажившийся, прямо-таки медвежий живот звероподобного приятеля острое и незатейливое лезвийце. Для верности поворачивает его несколько раз, прижимая к ране собственную же одежду пораненного, чтоб кровь особенно не подтекала. Сообразительный! А скорее всего, просто опытный. Профессионал, мать его! Вытаскивает дорогое сердцу лезвие из чужого мяса, обтирает об рубашку задохнувшегося приятеля и тут же прячет в рукавчик своего облезлого и неказистого пиджачишки. Огромный собутыльник, недавний соприятель, как-то странно взбулькивает и оседает. Компания окружает его, выносит и подбрасывает к соседним домам. Потом все возвращаются и кричат:

– Людка, Людка!

– Нет Людки, – отвечает не то что испуганным, но хрипловатым гортанным голосом из-за прилавка человек с усами. – Чего вам?

– Чего, чего?! Будто не знаешь, чего! – в голосах нарастает неоправданное и неприятное раздражение. Хотя, конечно, понятное и вполне оправданное всем только что произошедшим. Человек за прилавком тоже все понимает.

Ренат и Андрей надолго замолчали. Время позднее. Народ начал расходиться. Распахивали дверь в пустую вечереющую улицу. Издалека доносилось шипение проносившихся по мокрому асфальту машин. Мягкий нехолодный сырой воздух обдавал сидящих рядом с дверью, к дальним столам долетая редкими хлопьями, сгустками влаги и оживляющей прохлады. Андрей и Ренат периодически оборачивались на тяжелую открывающуюся и захлопывающуюся входную дверь. Молчали. Оба были напряжены до предела, напоминая набивших оскомину, не упоминающихся разве что в биржевых сводках малоазиатских рынков, эдаких русских рассуждающих мальчиков. Уж согбенных, покашливающих, обтянутых многочисленными свисающими складками и покрытых почти мышиного цвета сединой. С неразличимым и не поддающимся никакой дешифровке бормотанием. В общем, рассуждающих и все вокруг себя осуждающих как бы мальчиков. Потом вскакивающих, бьющих морды всем подряд. Выскакивающих на улицу в разодранной на груди рубахе. Орущих что-то невнятное, но страстное и заразительное. Бегущих к Кремлю, берущих его приступом, водружающих на его куполе знамя и, еще не остыв, бредущих в огромных понурых колоннах куда-то далеко на заснеженный Восток. В Сибирь. На Сахалин. И там пропадающих. Но это больше про старое время. Сейчас мальчики другие. Девочки другие. Кремли другие. И знамена, знамена другие. А все-таки немного жаль. Ну, не то чтобы до отчаяния и тоски, а так – совсем-совсем немного.

– Ты разве не знал склонностей Александра Константиновича? – голос Андрея был неожиданно низок и разве что не гудел по-колокольному.

– Ну, любил стихи. Алексея сначала. Потом твои.

– Да не стихи, не стихи! – почти выкрикнул Андрей. – А именно, что вот Алексея, Гошу, меня. Ты что, вправду ничего не замечал? – Ренат не ответил. – Он ведь, литературно изъясняясь, был нетрадиционной ориентации.

– Какой ориентации?

– Сексуальной. Сексуальной! Вот и тебя обхаживал.