Монстры

Вышли из гостиницы. Было достаточно поздно. Сумрачно и тихо. Ренат давно уже, со времени своего обитания в Тарусе, отвык от такой полнейшей обволакивающей и забивающейся в уши томительной тишины. Шли молча. Даже не взглядывая друг на друга. Александр Константинович уверенно вел какими-то вполне ему известными проулками в известном направлении. Время от времени отстраненно-резким движением поправлял на голове свое шляпное сооружение. Миновали центральный район с более-менее солидными двух-трехэтажными домами и теперь шли беспрерывным тоннелем, образуемым возвышающимися с обеих сторон высокими заборами многочисленных, упрятанных в глубине невидимых частных домиков. Доносились звуки наличествовавшей укрытой жизни. Видимо, там ставили на плиту какие-то кастрюли и сковородки с недурными кушаньями. Впрочем, вполне известными. Что могло быть там неожиданного и экзотического? Да ничего. Картошка, огурцы, помидоры. Какой-нибудь шмат какого-нибудь мяса. Если доставало денег на его покупку либо оставалось от продажи собственного. Доставали из холодильника щи. Тоже ставили на огонь. До наших странников доносился знакомый щекочущий ноздри запах этого повсеместноизвестного, всемирно-знаменитого блюда. Выставляли на стол огромную вязаную корзинку хлеба. Естественно, водочка. Может, вино, пиво, запивка какая-нибудь. Ренат припомнил, что приехали они в пятницу вечером. Хотя все это могло быть, было, подавалось и выпивалось в огромном количестве независимо от дней недели, месяца, года, погоды, сезона, власти и стояния планет. Это всякий знает. Разве что иностранцу в диковинку. Дополним ему, что, напившись, наевшись, покачиваясь, неверными шагами переступая невысокий стоптанный порожек, спускались по словно обгрызенным каким-то огромным местным не улавливаемым зверем четырем ступенькам сизоватого крыльца – помочиться. Да ведь и скотинку надо покормить на ночь. Дверцы проверить, чтобы ласка ночью курочкам слабую шейку не перекусила. Хоть и пьяненькие, а не забывали. Как подобное забудешь? Ученые отмечают, что профессиональные навыки и привычки отмирают последними. Исчезает память, рушится нравственная основа человека, рушится сам человек, а профессиональные навыки живут, как такие вот самоотдельные существа в руках и ногах разрушаемых индивидов.

Помню, во время недолгой работы на конвейере одного советского автогиганта я с неким восторгом и ужасом наблюдал подобное не единожды. Идет такой вот страдалец-победитель по гигантскому порталу цеха, шатаясь из одной его немалой стороны в другую. Ни ног, ни головы не держит. Не придает правильности и какой-либо осмысленности направлению своего движения. Подводят несчастного к станку. Берет он в руки всякие там рычаги-уключины и как ни в чем не бывало начинает производить сложнейшие манипуляции и тончайшие операции, требующие миллиметровых допусков и ограничений. Чудо, да и только!

Да, что еще надо сделать хозяевам, перед тем как окончательно отойти к тяжелому и неосвежающему сну? Собаку из дома во двор выгнать, чтобы свое дело знала. Да все одно – забьется в будку и проспит до утра. Тоже ведь – не дура. Детишек утихомирить, прикрикнуть, разогнать по койкам, потушить свет. Это уже дело женщин, по мере сил трезвых и ответственных. И самим на боковую.

– Я из здешних мест, – заметил Александр Константинович, поправляя шапочку. – Правда, жил недолго. Лет до пяти. Родителей перевели. Так и до Москвы добрался. В детстве на речку бегали. ПодИльино. Здесь у Ильиных дом стоял. – И снова поправил шапочку. Ренат внимательно посмотрел на нее. – Подарок, – пояснил Александр Константинович, снова на мгновение приложив к подарку резко вздернувшуюся руку. – Художницы подарили. Сестры.

Ренат ясно представил, как тихо улыбающиеся сестры приближаются к Александру Константиновичу. Огибают, легко касаясь своими пластичными, почти пластилиново-скользкими телами. Заходят сзади с двух сторон. Поднимают вверх лица и мягкими руками надевают это сооружение на его голову. Ренат почти до тактильной галлюцинации ясно и немного болезненно чувствует их касания своим обнаженным, чуть подрагивающим от прохлады телом. Пытаясь согреть его, они прижимаются к нему такими же прохладными, но спокойными, даже расслабленными телами. Александр Константинович легко выскальзывает из их объятий, подходит к зеркалу, рассматривает обнову, поворачиваясь из стороны в сторону. Остается довольным. Улыбается. Они тоже улыбаются.

– Холодно? – Александр Константинович наклонился к низкорослому Ренату, одной рукой придерживая кепку.

Вышли к реке. Смеркалось. Небо с утра было затянуто пеленой необременительных белесых облаков, так что весь день был неразличимо пасмурным. Посередине реки выделялась высветленная полоса. Течение по центру вроде бы застыло, и выделенная полоса несколько даже вспучивалась. Александр Константинович снова положил руку на плечо Рената и прижал к себе, согревая.