Монстры

Я сидел, развалившись на прогибавшемся во все стороны белом пластмассовом кресле открытой веранды новооткрытого кафе окраинной Москвы. Был летний благостный день срединной России. Вокруг еще пылали остатним пламенем отцветавшие яблоневые сады блаженного Беляева. Бывали вы в Беляеве? Не бывали? Неважно. Но мало где отыщется такой свежести и нетронутости прозрачный воздух. Синее небо. Остатний, слабый яблоневый запах, словно доносящийся уж и вовсе из райских, но не очень удаленных, неведомо-благостных мест. Крупные овальные облака, медленно проплывающие на Восток. Что уж там они нашли или ищут? Хотя, может быть, именно там и расположены эти яблочно-райские обитания. А здесь густые и высокие снега по зиме, заваливающие своей легкой почти невесомой многотонной тяжестью все, поднимающееся над поверхностью земли на метр-полтора. А то и больше. Занося все по самые крыши. Почти отрезая местных обитателей от внешнего мира. Снежные здесь, но в основном не убийственные зимы. И почти чистое золото листьев по поздней осени в милой, практически безлюдной зоне отдыха.

Я смотрел в далекое незаселенное небо. Ничто и никто не тревожили мой покой. Кафе было необитаемо. Окрестности безлюдны. Христиан молчал.

Надо заметить, что смягчившиеся нравы и эти раскиданные повсюду кафе и рестораны нового времени вызывают во мне смешанные чувства. В былые советские времена вид безмятежности и естественности людского проявления во всевозможных западных заведениях подобного рода (виденных, естественно, только в кино) вызывал легкое чувство зависти, восторга, но и необъяснимой тревоги. Рассказы редких друзей, посетивших эти запредельные пространства и поведавшие об учтивости манер тамошних официантов и многообразии выбора блюд и напитков, порождали странное, ничем не оправданное ощущение сопричастности. Первые собственные визиты в разные страны и в подобные заведения тамошнего общепита при сопутствующей почти полнейшей разрухе собственной страны и все заполняющем в преизбыточности дефиците порождали ощущение некого превосходства, избранности и даже аристократизма по сравнению со всем остальным незадачливым населением советского ареала обитания, оставшимся там, за пределами досягаемости этой неземной легкости и благодати. Да, такие неблагостные, но и сладкие ощущения заполняли невинные души. Но прошло. Прошло. В наступившей же ныне вседоступности есть легкий горький привкус и аромат утраты сей редкой возможности быть причастным избранности и исключительности. Именно что утраты и горечи. Да ладно, о том ли сокрушаться теперь?!

Никто нас не тревожил. Правда, в непосредственной близости, почти за нашей спиной неожиданно оказалась группа на удивление молчаливых субъектов. В России ведь всегда непьющий и молчаливый подозрителен. Чего это он не пьет? И молчит. С какой стати? С какой такой задней мыслью? Уж не в укор ли нам? Мы, значит, идиоты и сволочи, открываемся ему во всей свой щедрости, незащищенности и искренности, во всей своей простоте. Все пропиваем, пускаем по ветру, а он сидит и на ус мотает! И денежки копит для последующей безмятежной и пакостно-благостной жизни. Значит, он умненький и осмысленный, а мы дураки и слезливые гадины, выходит?! И какой из этого вывод? Да никакого. Глупости все это и метания убогой и закомплексованной души. Пей, коли хочешь, но никому ни в укор, ни в поучение. А не хочешь – так честно и не пей. Сам выбирай без оглядки на кого-либо или страха перед глупым, унижающим и нагло претендующим на тебя общественным мнением. Так вот мне представляется.

Сильвия уже отбыла в родную Швейцарию, а Христиан задержался по каким-то своим неясным неоговариваемым делам. Хотя дела могли быть и более, так сказать, легкомысленного и вполне объяснимого свойства. По всему свету в любом мало-мальски крупном городке, да и в мелких поселениях и деревушках у него имелось по подруге. Посему он изумительно знал географию отдельно взятых мест почти всей Европы. Не знаю, как там обстояли дела с другими континентами, а с Европой – все в порядке. Обычно проезжаем или проходим каким-либо населенным пунктом, он указывает на окно второго или третьего этажа:

– Здесь у меня подружка жила. И здесь. И здесь. – В общем, известный вариант половой распущенности или легкой возбудимости творческой натуры. Да ладно. Мы не старомодные ригористы какие-нибудь. И мы не без греха. И немалого. Порой отвратительного и не смываемого никакими душевными усилиями и последующими заслугами.

Сидели мы среди мирного, раскинувшегося на многие километры, цветущего остатними яблоневыми садами Беляева, докуда не достигало холодное дыхание швейцарских и иных горных отрогов. Христиан рассказывал, а я с недоверием слушал. Хотя спокойствие и неаффектированность жителей маленькой горной страны, откуда он был родом, вроде бы не давали повода усомниться в достоверности изложенного.