Читаем Монстры полностью

– Ты знаешь, что такое добраться дотуда, – действительно, всякий знает, что такое поездка в удаленные уголки нашей не ухватываемой глазом и не охваченной средствами сообщения страны. Христиан сделал выразительное лицо. Он был одет опрятно, но не вызывающе. Единственно, выделялись огромные горно-туристические ботинки с крупно-рифленой подошвой и сложнейшей системой шнурков.

И через год Христиана не стало. Он потерялся в горах своей альпийской родины. Его не нашли. Вернее, нашли, но гораздо позднее. Когда уже ничего нельзя было поправить. Кто-то вроде бы видел, как он шагнул в пропасть. Хотя зачем ему было туда шагать? Тем более что он был профессиональным инструктором этих самых неимоверных альпийских дел. Водил группы. Неизменно и неоднократно возвращал их к отправной, начальной точке путешествия. И всегда возвращался сам. А тут – шагнул! Да и кто видел? Если видел, почему не остановил?

– Ты знал Христиана? – обратился литератор к Ренату.

– Знал, – отвечал Ренат. – Еще до перестройки. Его с нами познакомил Александр Константинович. Ты же встречал Александра Константиновича? – литератор сделал удивленное лицо на утвердительный кивок бухгалтера.

Наступило молчание. Достаточно долгое. Все сидели опустив голову, и только Воопоп улыбался. Снаружи послышались легкие удары-постукивания о черепичную крышу храма, словно некие птицы пытались пробиться внутрь или склевывали редкие зерна с черепицы. Но не очень настойчиво. Никто не поднял голову, кроме литератора.

– По поводу Федорова консультировался, – добавил Ренат. Литератор в подтверждение согласно кивнул головой. – Он погиб где-то здесь, в этих горах. – Литератор окинул взглядом белые, легко светящиеся в полусумраке стены, будто сквозь них воочию проглядывались снежные светящиеся вершины. Но понять, где именно здесь Христиан шагнул в неведомую пропасть, не представлялось возможным. За стенами монастыря было спокойно и величественно. Внутри было спокойно и благостно.

– Пропасть в пропасти, – скаламбурил бухгалтер, впрочем сам того не заметив. Или не подал виду. Вполне буднично оглядел сквозь стену неимоверный швейцарский пейзаж. – Хотя, конечно, исчезнуть можно где угодно. И как угодно. Это я вам точно говорю. – И отвернулся. Он не знал Христина. Ему легко было говорить. Хотя кто знает, может, тоже встречал. Литератор с подозрением покосился на бухгалтера. Тот полувозлежал, облокотившись на подушки, безмятежно уставившись в белесый потолок.

Внутреннее пространство, где они сидели, заливал слабый свет кратких стремительных горных сумерек. По центру зала перед сидящими стал образовываться покачивающийся вертикальный светящийся столб. Внутри его вырисовались несколько ясных светловолосых и голубоглазых лиц на вершине трудноразличимых, уходящих вверх стройных покачивающихся туловищ. Находившихся в столбе окружало некое мерцание. Оно не прорывалось сквозь стенки светового столба, внутри которого все и происходило. Картина почти райская, если бы не была подсвечена с боков смутными мрачноватыми переливающимися красноватыми отсветами, постепенно съедавшими радужную идиллию, высвечивающуюся по центру. Наконец и съели.

– Это что было? – спросил, оглядываясь, литератор после продолжительного общего молчания.

– Практически то, что видел, – почти смущенно пожал плечами Воопоп и ласково взглянул на литератора.

– 66-й отдел, – уточнил бухгалтер. – И все-таки, батюшка, не ясно, кто это все сейчас финансирует? – поинтересовался он у Воопопа. Тот пожал плечами. Литератор неприязненно поморщился.

На следующее утро после прибытия в некое неведомое поселение заспанные швейцарцы выползли на вполне просохшую корявую улицу небольшой деревушки. Июль, самая середина лета превращали на время и эти мрачные уголки малозаселенной российской земли в слабый, низко висящий над сыроватой почвой неверный призрак летней ускользающей идиллии. Ощущение хрупкости, кратковременности и недостоверности прибавляло местному очарованию привкус горечи и принципиальной невозможности ухватить, задержать, даже коснуться дрожащими пальцами сего, порхающего бледной бабочкой, северного, вечно умирающего лета. Да, примерно так. Господи, именно, именно что так! Только подобными неточными и слабомощными словами и можно описать сие странное незатухающее и необжигающее краткосрочное северное цветение природы.

Перейти на страницу:

Все книги серии Пригов Д.А. Собрание сочинений в 5 томах

Монады
Монады

«Монады» – один из пяти томов «неполного собрания сочинений» Дмитрия Александровича Пригова (1940–2007), ярчайшего представителя поэтического андеграунда 1970–1980-x и художественного лидера актуального искусства в 1990–2000-е, основоположника концептуализма в литературе, лауреата множества международных литературных премий. Не только поэт, романист, драматург, но и художник, акционист, теоретик искусства – Пригов не зря предпочитал ироническое самоопределение «деятель культуры». Охватывая творчество Пригова с середины 1970-х до его посмертно опубликованного романа «Катя китайская», том включает как уже классические тексты, так и новые публикации из оставшегося после смерти Пригова громадного архива.Некоторые произведения воспроизводятся с сохранением авторской орфографии и пунктуации.

Дмитрий Александрович Пригов

Поэзия / Стихи и поэзия
Москва
Москва

«Москва» продолжает «неполное собрание сочинений» Дмитрия Александровича Пригова (1940–2007), начатое томом «Монады». В томе представлена наиболее полная подборка произведений Пригова, связанных с деконструкцией советских идеологических мифов. В него входят не только знаменитые циклы, объединенные образом Милицанера, но и «Исторические и героические песни», «Культурные песни», «Элегические песни», «Москва и москвичи», «Образ Рейгана в советской литературе», десять Азбук, «Совы» (советские тексты), пьеса «Я играю на гармошке», а также «Обращения к гражданам» – листовки, которые Пригов расклеивал на улицах Москвы в 1986—87 годах (и за которые он был арестован). Наряду с известными произведениями в том включены ранее не публиковавшиеся циклы, в том числе ранние (доконцептуалистские) стихотворения Пригова и целый ряд текстов, объединенных сюжетом прорастания стихов сквозь прозу жизни и прозы сквозь стихотворную ткань. Завершает том мемуарно-фантасмагорический роман «Живите в Москве».Некоторые произведения воспроизводятся с сохранением авторской орфографии и пунктуации. В ряде текстов используется ненормативная лексика.

Дмитрий Александрович Пригов

Поэзия
Монстры
Монстры

«Монстры» продолжают «неполное собрание сочинений» Дмитрия Александровича Пригова (1940–2007). В этот том включены произведения Пригова, представляющие его оригинальный «теологический проект». Теология Пригова, в равной мере пародийно-комическая и серьезная, предполагает процесс обретения универсального равновесия путем упразднения различий между трансцендентным и повседневным, божественным и дьявольским, человеческим и звериным. Центральной категорией в этом проекте стала категория чудовищного, возникающая в результате совмещения метафизически противоположных состояний. Воплощенная в мотиве монстра, эта тема объединяет различные направления приговских художественно-философских экспериментов: от поэтических изысканий в области «новой антропологии» до «апофатической катафатики» (приговской версии негативного богословия), от размышлений о метафизике творчества до описания монстров истории и властной идеологии, от «Тараканомахии», квазиэпического описания домашней войны с тараканами, до самого крупного и самого сложного прозаического произведения Пригова – романа «Ренат и Дракон». Как и другие тома собрания, «Монстры» включают не только известные читателю, но не публиковавшиеся ранее произведения Пригова, сохранившиеся в домашнем архиве. Некоторые произведения воспроизводятся с сохранением авторской орфографии и пунктуации. В ряде текстов используется ненормативная лексика.

Дмитрий Александрович Пригов

Поэзия
Места
Места

Том «Места» продолжает серию публикаций из обширного наследия Д. А. Пригова, начатую томами «Монады», «Москва» и «Монстры». Сюда вошли произведения, в которых на первый план выходит диалектика «своего» и «чужого», локального и универсального, касающаяся различных культурных языков, пространств и форм. Ряд текстов относится к определенным культурным локусам, сложившимся в творчестве Пригова: московское Беляево, Лондон, «Запад», «Восток», пространство сновидений… Большой раздел составляют поэтические и прозаические концептуализации России и русского. В раздел «Территория языка» вошли образцы приговских экспериментов с поэтической формой. «Пушкинские места» представляют работу Пригова с пушкинским мифом, включая, в том числе, фрагменты из его «ремейка» «Евгения Онегина». В книге также наиболее полно представлена драматургия автора (раздел «Пространство сцены»), а завершает ее путевой роман «Только моя Япония». Некоторые тексты воспроизводятся с сохранением авторской орфографии и пунктуации.

Дмитрий Александрович Пригов

Современная поэзия

Похожие книги

Собрание стихотворений, песен и поэм в одном томе
Собрание стихотворений, песен и поэм в одном томе

Роберт Рождественский заявил о себе громко, со всей искренностью обращаясь к своим сверстникам, «парням с поднятыми воротниками», таким же, как и он сам, в шестидесятые годы, когда поэзия вырвалась на площади и стадионы. Поэт «всегда выделялся несдвигаемой верностью однажды принятым ценностям», по словам Л. А. Аннинского. Для поэта Рождественского не существовало преград, он всегда осваивал целую Вселенную, со всей планетой был на «ты», оставаясь при этом мастером, которому помимо словесного точного удара было свойственно органичное стиховое дыхание. В сердцах людей память о Р. Рождественском навсегда будет связана с его пронзительными по чистоте и высоте чувства стихами о любви, но были и «Реквием», и лирика, и пронзительные последние стихи, и, конечно, песни – они звучали по радио, их пела вся страна, они становились лейтмотивом наших любимых картин. В книге наиболее полно представлены стихотворения, песни, поэмы любимого многими поэта.

Роберт Иванович Рождественский , Роберт Рождественский

Поэзия / Лирика / Песенная поэзия / Стихи и поэзия