Монстры

Но и в то же самое время не стал, наоборот, в отчаянии доказывать несообразность западной оптики и зрения, не способных углядеть тонкую и своеобразную специфику местного величия, не могущую быть замеченной слепым западным партикулярным зрением за подобными ничего не значащими мелочами.

И вот один их этих неразличимых существ, медленно приподнявшись, не скажу что на четвереньках, но как-то приниженно и скособоченно, на какой-то диковатый насекомообразный манер бочком, бочком стал приближаться к центральной группе. Когда он выполз на свет, на нем можно было различить шапку-ушанку со вскидывающимися при каждом неловком движении, как собачьими, ушами. Также углядывались прорезиненные тапочки и лиловые подштанники. Сильвия и Христиан с интересом взглянули на начальника. Тот ничем не выдавал своего отношения к происходящему, храня полнейшее, почти ледяное спокойствие, сразу же показавшееся швейцарцам значимым и отмеченным неким знаком неординарности совершающегося. Они замерли в ожидании. Начальник тоже казался застывшим в длиннополой кавалерийской шинели, неожиданно оказавшейся на его стройной, упругой, высокой фигуре. Или она просто доселе была незамечаемой посреди ужимок и пригибаний. Каким-то образом успел он избавиться и от облачавшего его до сей поры огромного вороха иных одежд. Возможно, все это привиделось нашим путешественникам в неверном северном свете. Трудно сказать. Во всяком случае, сейчас он предстал им ладным и подтянутым, наподобие строгих юношей в виде бронзовых статуй, возвышавшихся над любым значимым населенным пунктом нашей страны в совсем еще недавние времена. Взгляд его был устремлен поверх происходящего. Подползавший не издавал ни звука. Его движения были исполнены неведомой пока прагматики и внутреннего смысла. Так медленно и расчетливо подают многотонный грузовик к какому-нибудь подиуму или платформе. Швейцарцы переводили глаза с одного на другого, изредка обмениваясь взглядами. Остальные насельники пристенных лавок и околостенных пространств замерли.

И когда подползавший совсем уже близко и удобно подал себя, начальник неожиданно мощно ударил его жестким носком твердого кавалерийского сапога куда-то в область сращения шеи и ключиц. Несчастный вскрикнул. Гости вздрогнули. Начальник принялся яростно, безостановочно и методично наносить удары попеременно обеими ногами, не без изящества меняя опорную, перенося на нее тяжесть, при том как-то даже мягко откидывая торс и вскидывая руки. Удары приходились на все части туловища, не исключая и головы.

Иностранцы в изумлении отступили назад, не смея выдавить из себя ни звука, ни замолвить слово за унижаемое, истязаемое и прямо уничтожаемое на их глазах человеческое существо. Происходило нечто несообразное. И не только по их понятиям и европейским представлениям о правах человека, но и вообще принципиально не совместимое ни с какими человеческими понятиями. Только раздавались глухие удары от проскакивания, проникновения внешнего твердого предмета в мягкую человеческую плоть. Редкие брызги и капли всяческих выдавливаемых и выбиваемых человеческих жидкостей разлетались в стороны и оседали на полу, быстро обертываясь в крохотные мохнатенькие коконы немногой пылью, тонким слоем покрывавшей все окрест. Основные же скопления телесной жидкости, не имея прямого выхода наружу, огромными капсулами скапливались внутри. Слышались их, взбалтываемые ударами, глухие всплески и колыхания. Раздавались и сдавленные вскрики в такт наносимых ударов. Взвизги жертвы и тяжелое сопение трудившегося. Истязаемый весь мелко подрагивал. Особенно бросалась в глаза по-собачьи содрогаемая левая ослабленная и вытянутая вдоль пола нога. Избивавший же как-то даже задорно прискакивал, подскакивал и несколько заваливался вбок при нанесении особо сильного удара. Окружающие хранили незаинтересованное молчание.

И когда наши иноземцы, придя в себя, сделали слабую попытку остановить истязание, шагнув вперед и протянув напряженные руки в направлении шокирующей их сцены, когда, с трудом преодолев продолжительный горловой спазм, хотели было произнести первые обличительные слова, исполненные горечи и негодования, – лицо жертвы неожиданно начало стремительно изменяться, так что опомнившиеся незадачливые защитники опять изумились. Изумились еще сильнее.