Монстры

– Действительно. Вроде бы они, – нисколько не удивился моему замечанию Христиан и стал пристально всматриваться в них. Они заметили его неприкрытое разглядывание, как-то засуетились. Попытались встать и уйти. Что-то удержало их. Снова сгрудились головами над центром стола. Я тоже обернулся – мужики как мужики. Как любые выпивохи за любым первым попавшимся столом. Или вовсе без него. Лишь бы было что выпить. Один из них бросил на меня быстрый косой взгляд. А и то, кто не бросит на вперившегося в него без всякого стеснения и приличия?

– Они, определенно, прислушивались. Ты не понимаешь. Это же дико все секретно. И опасно. – Он снова с тревогой посмотрел на группу. Помолчал и продолжал: – Начальник потом разговорился. Он работает уже 25 лет. На пенсию пора, да заменить некем. Он такого класса профессионал, что просто невозможно отыскать замены. Особенно сейчас-то. Когда он прибыл туда молоденьким офицериком НКВД и проект только-только начинался, только завозили первых обнаруженных, эффект удерживался всего секунды две-три.

– Какой эффект?

– Ну, этот самый – эффект Преображения. А теперь после 25 лет упорной работы держится до 17 минут. 17 минут, понимаешь! По его расчетам, лет через десять уже будет если не промышленный, то вполне ощутимый социальный эффект. Понятно, финансирование у них все время срезают. Он и работает почти без зарплаты. На чистом энтузиазме. Да и как оставишь такое – это уже почти жизнь. Конечно, сам метод шокирует. Но в атмосфере почти полного местного бытового бескультурья:

– Почему же это бескультурья? – несколько даже обиделся я. Наконец-то обиделся.

– Советский проект и был с высшей, так сказать, трансцендентно-детерминистской точки зрения спровоцирован огромным потенциалом этого места, предопределенностью вашего народа к Преображению и через то к Преображению всего света. Правда, соответствующими методами и средствами, – выпалил он.

– Да неужели? Лагеря и это дикое истязательство суть спасительные процедуры к вящему процветанию всего человечества? – произнес я тоном, близким уже к серьезному осложнению отношений. Но Христиан, увлеченный почти что собственным преображением, не заметил.

– В ваших конкретных социальных и бытовых условиях все отражается в коммунальном теле. Собственно, все те окрестные озарения и преображения суть результат взаимодействия с коммунальным телом. И коммунизм в чистоте идеи есть и в реализации должен был бы быть этим самым Преображением. Ну а жестокий способ принуждения является единственной возможностью проявления подобного рода, – заключил он.

– Ну, ну. Поезжай в свою Швейцарию и отпизди там всех самым жесточайшим образом

– Нет, нет, – не обиделся Христиан. – И совсем не потому, что там невозможно кого-либо избить. Вон, глобалисты бьют кого ни попадя. Просто у нас в людях нет такого антропологического устройства, подобной предрасположенности. Нет четко агрегатно оформленного и почти антропоподобно персонализированного коммунального тела. Это и есть загадка Руси. Преображение через жестокость!

Странно было слышать подобное от гуманного европейца. Тем более от жителя эмоционально-приглушенной Гельвеции, не ведающей войны уже несколько веков. Почти стерилизованной страны, где после десяти вечера не то что избить кого-либо немыслимо, но и громкий простительный физиологически-естественный звук производить запрещено. Да, да, запрещено. Я знаю. Я там бывал и преотличнейшим образом все это знаю. Впрочем, мы знаем и иных европейцев, которым за счастье человечества или лучшей его части ничего не стоит положить все остальные неудавшиеся части того же человечества. Мы имели с ними дело.

– Перед отъездом я заходил в буддийский монастырь. Ну, у нас, в Швейцарии. Встречался с настоятелем Воопопом, знаешь его? – Я не знал. Вернее, не помнил, знал ли я его. – Мы решили синхронизировать наши наблюдения. Он должен отмечать параллельно явленные ему феномены по дням и по часам. То есть, как специфический сейсмограф, отмечать духовные аномалии. Вместе с бухгалтером. Ты его знаешь? – Я не знал. – Ну, это нашумевшее дело в Москве. Еще при злодеях-коммунистах, – усмехнулся Христиан. В который раз я подивился его удивительной непринужденности в русском.

Где это он так намастырился? В каких таких своих швейцарских университетах или тамошних буддийских обителях? От долгого ли проживания в Москве? Да мало ли кто долго жил в Москве. Я знал и прочих иноземцев, долгое время проведших в нашей столице. И именно в моем родимом Беляеве, на моей милой улице Волгина, где расположен известный на весь свет Институт русского языка им. Пушкина. Но их русский нисколько не поражал. Откуда он этого пресловутого бухгалтера знает? Да и вообще, как это он с такой завидной легкостью проник во все помянутые секретные отделения, заведения, здания, лагеря, районы?

– А ты откуда знаешь бухгалтера? – не удержался я от вопроса.