Море синеет…

— Скоро мы подошли, судя по всему, к началу прохода Тельте. Всюду на песчаные отмели с ревом обрушивались буруны: слышался лишь их шум, а самих волн не было видно из-за тумана. По мере того как проход мелел, волны, естественно, становились короче и круче. Ветер усилился, пожалуй, до штормового. Я шел точно в кильватер "Медузе", но, к моему возмущению, яхта стала быстро отрываться от меня. Разумеется, я рассчитывал, что Долльман, очутившись в Тельте, сбавит ход и будет держаться неподалеку от меня. Это для него не составило бы труда: его матросам нужно было лишь потравить шкоты и дирик-фал. Вместо этого он намеренно увеличил парусность. В начавшемся, было, ливне я совсем потерял Долльмана из виду, потом снова увидел смутные очертания его яхты, но румпель требовал всего моего внимания и я перестал следить за бросившим меня на произвол судьбы "лоцманом". Правда, пока все обходилось без происшествий, но мы быстро приближались к самому опасному участку, где путь преграждает банка Гогенхорн, разделяющая проход на два рукава. Вероятно, на карте проход представляется тебе несложным, поскольку тут можно увидеть все его извивы. Но человеку, оказавшемуся в нем впервые (кстати, проход не обвехован), определить на глаз, где находится русло, можно разве что во время отлива, когда берега прохода обсыхают, или же в очень ясную погоду. Полагаясь на лот и компас, двигаться приходилось буквально на ощупь. Я понимал, что вскоре попаду в полосу прибоя. Двигаться на ощупь в такую погоду — разве это дело? Следовало наверняка знать свой маршрут или же иметь лоцмана. "Лоцман" у меня был, но он, видно, замышлял недоброе.

Будь у меня на борту второй человек, который сидел бы на руле, а я указывал бы ему, куда править, я не чувствовал бы себя в таком дурацком положении. Я знал, что произойдет в открытом море, и проклинал себя за то, что, вопреки своим правилам, полез в этот окаянный проход. Я сел в калошу, сделав именно то, чего в одиночном плавании нельзя делать ни в коем случае.

Заметив опасность, я понял, что поворачивать и идти в открытое море поздно — чересчур далеко я углубился в узкий, как горлышко бутылки, проход. И потом, меня прижимало к подветренному берегу и одновременно подгоняло сильным приливным течением. Кстати, именно это течение могло и спасти меня. Я помнил, что вода будет подниматься еще два часа. Это означало, что отмели покроются водой и обнаружить их будет особенно трудно. Но это также означало, что я смогу пройти над ними, если мне повезет. Тьфу (Дэвис стукнул по столу кулаком)! Противно вспоминать: я рассчитывал на этот слепой случай, словно какой-нибудь пьянчужка, собравшийся пройтись на шлюпке в праздничный день, хотя сам лыка не вяжет. Как я и предполагал, впереди с громовым грохотом возникла стена прибоя. Когда я увидел в последний раз "Медузу", она ринулась на эту стену, словно лошадь, преодолевающая препятствие. По компасу я отметил, в каком приблизительно направлении исчезла "Медуза". В этот момент мне показалось, что яхта Долльмана привелась к ветру и повернулась лагом к волне, но налетевший шквал скрыл ее из виду, к тому же прибавилось работы с румпелем. "Медуза" исчезла в белых брызгах, нависших над полосой прибоя. Я как можно точнее держался замеченного пеленга, но тут выяснилось, что я потерял русло. Попасть снова в него было не так-то просто. Повинуясь скорее инстинкту, я повернул руль под ветер. На судно сбоку обрушились волны. Кливер разорвался, но зарифленный стаксель уцелел, и судно снова выпрямилось. Я крепко держал румпель, понимая, что через несколько минут могу налететь на мель, на которую нас со страшной скоростью сносило.

Клубы водяной пыли почти ослепили меня, но тут я заметил что-то похожее на просвет в бурунах. Я привел круче к ветру, чтобы обогнуть косу, за которой виднелся этот просвет, но обойти ее с наветренной стороны не удалось. Не успел я оглянуться, как судно было на косе; оно сильно стукнулось днищем, рванулось вперед, стукнулось снова и опять очутилось на глубине! Что происходило в течение следующих нескольких минут, невозможно описать. Я оказался в каком-то узком канале, повсюду на отмелях разбивались волны. Управлять судном стало почти невозможно: перо руля было повреждено. Я, верно, походил на пьяницу, бегущего по темному переулку, на каждом углу стукающегося плечом и обдирающего себе кожу. Долго так не могло продолжаться, судно с грохотом налетело на что-то и остановилось, шаркнув по песку днищем. Так закончился этот небольшой переход с "лоцманской проводкой". Словом, все обошлось, страшного ничего не случилось.

Я широко раскрыл глаза, услышав эти последние слова Дэвиса. 

— Хочу сказать, — продолжал мой приятель, — мне повезло, что я угодил в протоку. В том было мое спасение: позади осталась целая миля песчаных отмелей, которые, как, волнолом, защищали меня от ярости шторма. Конечно, на отмелях вода кипела бурунами, но сила волн была ослаблена. "Дульсибелла" ударялась днищем, но не слишком. Приближалось время максимального прилива, а с понижением уровня судно окажется на мели.