Мороз на земле (СИ)

Когда день угас, и в комнате зажгли лампы, Джон с бесконечной и острой печалью осознал, что сделал уже всё, что мог. Он отставил чашку и таз и дал Шерлоку единственное, что еще оставалось: теплое ощущение своего присутствия. Он держал его за руку и говорил с ним, даже пел ему, сбиваясь на тихий шепот, как если бы уговаривал заболевшего чистокровного скакуна:

— Ну вот, мой хороший, красивый, любимый мой мальчик. Вот так, молодец…

Доктор Вудкорт тихо вошел в палату и остановился возле постели Шерлока; наклонился, чтобы послушать грудь и проверить пульс пациента. А когда распрямился, то мягко положил свою руку на руку Джона — там, где та держала тонкие пальцы Шерлока. Он ничего не сказал — в этом не было необходимости.

— Сэр, — смог вымолвить Джон, ненавидя, как задрожал его голос, — могу я попросить вас об одолжении?

— Разумеется, Джон. Всё, что смогу.

— Когда он становится беспокойным, я говорю с ним, и он успокаивается. Я… не знаю… где он в такие минуты… Но я знаю несколько слов по-французски, и когда я произношу их, ему, кажется, становится легче… Я хотел бы… Не могли бы вы подсказать мне… что-нибудь… по-немецки?.. Всего несколько слов, чтобы я мог сказать их ему…

Рука доктора Вудкорта быстро сжала запястье Джона.

—Liebling (нем. любимый), — сказал он. — Или Geliebter(нем. возлюбленный). Они означают то же самое, что «любимый» или «возлюбленный».

— Liebling. Geliebter, — попытался повторить слова Джон. — У них посередине похожий звук.

— Liebe. Любовь.

Это слово что-то задело в памяти Джона, что-то, что он слышал и раньше. Правой рукой он бессознательно коснулся груди. — Geliebter, — прошептал он.

— Хочешь, я останусь с тобой?

— Нет, спасибо, сэр. Я знаю… что тут есть еще пациенты, вы им будете нужны утром. Я справлюсь.

Доктор Вудкорт снова сжал его руку.

— Я вернусь через несколько часов, — пообещал он.

Джон знал, что он имеет в виду предрассветное время — те часы, наиболее темные, когда — он уже знал по опыту, — душа легче всего отлетает.

— Спасибо, сэр.

Доктор Вудкорт ушел, и Джон вынул письмо, что всегда носил с собой на груди. Уже целых два года. Бумага истерлась и почти порвалась на сгибах, когда он развернул ее. В любом случае, он помнил каждое слово, знал их все наизусть — кроме той, последней строки, которую он и хотел увидеть. Он нашел это место в письме и прочел: mein liebster Freund, mein Geliebter.

— Мой возлюбленный, — прошептал он.

Все эти годы Шерлок знал. Джон взял тонкую пылавшую жаром руку, и прижал ее к своему лицу.

— Mein Geliebter, любовь моя, мой возлюбленный.

Он разглядывал лицо Шерлока, пытаясь запомнить каждую его черточку: острые линии скул и чувственный, мягкий изгиб нижней губы.

Часы пробили два.

Шерлок вздрогнул, и пальцы его шевельнулись в ладони Джона; тот на миг буквально заледенел, опасаясь самого худшего, но Шерлок открыл глаза.

— Джон?

— Я здесь, — прошептал тот. — Я с тобой, любимый.

Юный лорд опустил ресницы, с трудом делая вздох. Затем снова открыл глаза, взглянув прямо на Джона, что казалось неимоверным усилием для его ослабевшего тела.

— Прости меня, — наконец, прошептал он. — Мне так жаль, Джон… я…

— Нет, — прервал его тот. — Нет. Перестань. Прекрати сейчас же. Не прощайся и не извиняйся — ты не умираешь. И не оставляешь меня. В любом случае, тебе не о чем сожалеть.

— Но я сожалею, — выдохнул Шерлок. Говорил он с трудом, будто бы за каждый звук приходилось бороться. — Мне жаль. Я не хочу уходить, но я так устал… Какая ирония, Джон… ведь я так ни разу и не согрешил, потому отправлюсь на небеса. А я не хочу. Я оставил бы их, не раздумывая… если б смог быть с тобой… Хоть раз.

Джон закрыл глаза, чтобы справиться с чувствами, что буквально сокрушили его, ведь всё было так просто, не правда ли? Небеса не нужны ему, если рядом не будет Шерлока. И неважно, был ли тот прав, полагая, что такая любовь была бы священна в глазах Господа, так же как и любая другая, или же ошибался. Но единственной вещью, в которой они могли быть уверены, было время, принадлежавшее им на земле.

Джон сбросил ботинки и, скользнув в постель, нежно обнял хрупкое тело Шерлока.

— Это я сожалею, — сказал он с нежностью. — Ты был прав, ты всё время был прав во всём, а я просто боялся это признать. Я люблю тебя, Шерлок. Я люблю тебя больше всего на свете, и, пока ты этого хочешь, — я твой.

Шерлок то ли всхлипнул, то ли попытался иронически фыркнуть. Его грудь дрожала, сражаясь за каждый вздох.

— Тогда ты… поцелуешь меня? Так, на всякий случай?

— Да, мой глупый. Но не «на всякий случай». Я тебя поцелую, чтоб ты знал, за что стоит бороться.