Морские истории

Ведро занимает особое место в арсенале яхтсмена. Обычное, пластиковое, оно является столь же непременным атрибутом настоящей яхты, как руль и паруса. Практическая ценность его неоспорима. Им зачёрпывают забортной воды для утреннего омовения (от банального умывания до коварного облития соседа по кокпиту). В него опускают бьющихся рыб свежего улова. Плеснув из него на горячую палубу, делают ее прохладной и дышащей морем. Набив льдом, превращают в дополнительный холодильник для разнообразных морских напитков. Ведро можно поднять на мачте как заменитель сигнала «чёрный шар»; сбросив в воду на прочном лине, красиво оттормозиться у причала; в шторм использовать, как плавучий якорь; и даже, если оно после этого всё еще держит воду, использовать, чтобы надраить палубу.

Гораздо важнее неизмеримая психологическая ценность ведра. Всякий, кто видит на борту сей предмет яхтенного обихода, подсознательно делает вывод, что обладатель его – человек надёжный и обстоятельный. Такому можно доверить ключ от маринского душа без риска, что туда набегут все яхтсмены в округе, или, например одолжить ключ на 12, а то и какой-нибудь другой предмет, который путешественник мог совершенно случайно потерять. Вот, что подумает собеседник: «Любой, кто прошёл дневные и ночные переходы, шторма и авралы, швартовки в битком набитых маринах и разборки с портовыми властями, и при этом сохранил своё ведро – вполне заслуживает доверия».

Мы неспешно, по-деловому, отчалили, на малом ходу пошли из канала, раздвигая форштевнями смолянисто-густую с радужным отливом воду. Оповестили о выходе по радио (да, у нас была с собой рация системы «Пирс», предмет особой димоновой гордости), дождались разрешения от диспетчера. Потом аккуратно, мимо бокастых ржавых угольщиков, мимо громады сухогруза, растопырившего грузовые стрелы, по самой кромке фарватера выбрались из акватории порта. Нас обволокло янтарно-жёлтое сияние солнца и масляный блеск штилевого моря. Влажная дымка скрыла от нас горизонт, только чёрные верхушки кранов еще маячили над полосой тумана. Скоро пропали и они, и «Пеликан» оказался один между солнцем и морем. Ни облачка на небе, ни дыма на горизонте – только небо, море и мы, как будто весь остальной мир вдруг исчез. Капитан доверил Димону румпель, а сам только поглядывал на небо, на компас и по сторонам. Мы с Ильёй обживали каюты. Нас разместили в боковых поплавках, в каждом из которых гением неведомого дизайнера было оборудовано по спальному месту. В такую, весьма тесную, каюту залезать и вылезать надо было через большущий пластиковый люк с крышкой выпуклой, словно фонарь истребителя. Лежать там было интересно: волны плескали со всех сторон, и света было достаточно, чтобы читать. Впрочем, лежать не пришлось: мы были припаханы капитаном на работы по яхте. Просто удивительно, сколько на таком, в общем-то, небольшом судёнышке уголков, мест и деталей, требующих внимания! Проверить помпу, разобрать её, собрать и снова проверить. Облить снаружи иллюминаторы, убедиться, что они не протекают. Вычистить поддон под двигателем. И так далее, и так далее. Димон, сменившийся с вахты, облачился в драные шорты и тоже включился в работу, и уже через полчаса, чумазый и пыльный, не отличался от нас с Ильёй, напоминая слегка упитанного брата-близнеца.

Моя очередь стоять на руле подошла уже ближе к вечеру. Я выбрался на кокпит и с удовольствием подставил лицо влажному, тёплому, но всё равно освежающему ветру. «Пеликан», всё так же под двигателем, шёл вдоль широкой песчаной косы. С другой стороны, полускрытый дымкой, угадывался силуэт идущего параллельно нам грузового судна. Солнце, тусклое и мохнатое, клонилось к закату. Небо, уже не синее, а жёлтое, озаряло мир вокруг загадочным потусторонним светом. По-прежнему царил штиль, но по морю шла пологая зыбь.

− Ровнее держи, а то, видишь, румпель бьёт – наставлял меня Изумрудов.

Приложив к карте линейку (на кокпите был для этого небольшой столик), провёл линию по заметным одному ему ориентирам, удовлетворённо крякнул:

− Ну вот, Тендровскую косу мы прошли. Скоро Железный порт, а там и на якорь можно встать.

На кокпит выбрался красный в серых полосах Димон:

− А чо на якорь, я не понял? Ночью можно же идти?

− А кто пойдёт? Вы, я вижу, подустали. Время есть, погода пока хорошая, можно первую ночь провести на якоре. А то, знаете, ночью проходить Евпаторию, Севастополь…

Мы не то, чтобы подустали, мы с непривычки валились с ног. Поэтому предложение капитана, особо не чинясь, приняли единогласно. Отдали якорь, перевязали тузик, чтобы не запутать конец в винте или пере руля. С удовольствием и моржовым фырканьем искупались в приятной прохладной воде. Поужинав, расползлись по каютам. Я заснул в полёте, еще не коснувшись матраца. Где-то в середине ночи сквозь плеск волн мне почудился близкий звук мотора, и больше до самого утра ничего не беспокоило.

Глава 8,

в которой старый капитан безошибочен, а новый в первый свой день допускает три промаха