Морские напевы

На сцене — одна из комнатушек дома Еламана. Стоны мы сделали из мешковины. В углу — убогая постель, рядом разбросана рыболовная снасть. Акбала чинит сети. На ней белое длинное платье с оборками по подолу, на голове — саукеле[8], убранное разноцветными камешками. Саукеле я смастерил из белого картона.

На палубе оживились. Посыпались реплики.

— Ишь ты, рыбачка в шелковом платье.

— Уж что-что, а чинить сети она должна уметь.

На море люди привыкли разговаривать громко.

— Эй, Канат! — снова обратился молодой тюленебоец к своему приятелю. — Тебе нравится эта молодушка?

— Ничего, беленькая… Гляди, как глазами поблескивает.

Я тихо рассмеялся. Признаться, я не ожидал, что Бекше сможет стать похожим на женщину, даже если очень постарается. Но что не сделает с человеком грим? Да и Бекше удалось как-то перевоплотиться: движения обрели плавность, глаза томно заиграли. После того, как губы намазали яркой помадой, которую мы выпросили у Люды, лицо напудрили, а на голову напялили саукеле, — Бекше не узнать. Правда, его красоту немного портил длинный тонкий нос, нависший над верхней губой.

Бекше не привык ходить без очков. И сейчас его Акбала близоруко щурилась, оглядывалась вокруг, чтобы ненароком не наткнуться на какой-нибудь предмет.

— Ишь, как кошка! — заметил все тот же беспокойный парень. — Кто это интересно играет ее?

— Я же говорил тебе: хитрая бестия!

Акбала грустит. Выпали сети из тонких белых рук. Она подперла голову руками и негромко запела. Ну, голос Бекше, конечно, не мог придать красоту образу Акбалы.

О, небо, веселье мне подари,
Дай в руки мне птицу счастья.
Работаю от зари до зари.
Нити иссекли все мои пальцы.

— Ну, что я тебе говорил, Канат? — раздалось в "зале". — Не такая птичка, чтобы сидеть в глинобитной избушке. Ты проиграл.

— Да она вспоминает свою девичью пору. Разве ты, Канат, не вспоминаешь о своих холостяцких днях. Проиграл ты, а не я.

Зрители зашумели, выясняя, кто из них прав. Но в это время на сцене появилась Каракатын — сводница.

— Суюнши, Акбала! Суюнши! Он приехал! — закричала она.

— Кто? Еламан?

— Да нет. Этот… Твой… — Сартай от волнения позабыл слова и стал похихикивать, чтобы выиграть время.

— Ах ты, набивает себе цену! — заметили в "зале".

Я громко шепчу из-за занавеса:

— О ком тоскуешь ты дни и ночи… О ком тоскуешь ты дни и ночи…

— Твой полюбовник, — нашелся Сартай. Видно, так и не услышал мою подсказку. — Твой дружок, — добавил он по-своему, по-простому.

— Вот-вот, этого и следовало ожидать, — заволновались в "зале". — По глазам видно, что потаскуха.

— Тише, товарищи, дайте досмотреть!

Акбала переждала шум, поднятый зрителями, и кокетливо изогнула брови.

— Фу, как вы выражаетесь! Что значит — дружок, любовник? У меня их сроду не было.

Я обомлел. Текст был позабыт начисто, актеры говорили, что взбредет им в голову. О борт баржи ударила волна. Акбала схватилась за саукеле, чуть не свалившееся с головы.

— Дорогая, красивые женщины должны уметь жить, — учила Каракатын Акбалу.

— Перестаньте, матушка! — Акбала начала сердиться. — Что вы говорите? Я вся горю… Стыд-то какой!

— Но пришел Танирберген.

— Ах, Танирберген! — Акбала вскочила на ноги, споткнулась о стул, близоруко щурясь, забегала по комнате. — Что же вы сразу не сказали?

Бекше опять наткнулся на стул. Без очков он ничего не видел. Но зрители восприняли все по-своему.

— С ума сходит баба.

— Все ясно.

В комнату вошел нарядно одетый Танирберген.

— Пах-пах, как одет, пес! — загомонили зрители, толкая друг друга локтями.

Знали бы тюленебойцы, сколько сил я потратил, чтобы нарядить моего мырзу. Чапан ему сшил из старой холстины, покрасил в розовый цвет. Бронзовой краской разрисовал на нем узоры. Лису, которую он набросил на руку, сделал из старой сети, опять же покрасил. А ловчая птица — это недавно спасенный Бекше белый голубь. Чтобы он походил на сокола, я сделал маленький колпачок и надел на голову голубя. Лапки обмотал серой тряпицей, что должно было напоминать перья, так называемые чулки.

Мырза еще с порога воскликнул:

— Душенька, светик, Акбала!

— Хи-хи-хи… — Акбала захихикала, стыдливо прикрыв лицо концом саукеле. — Кто вы?

— Да это же я, дорогая! — Танирберген устремился к Акбале. — Тень, следующая за тобой, не уставая.

Тогайали вдруг споткнулся о сети, лежащие у постели, и растянулся на полу. Встал и, позабыв, что находится на сцене, крикнул во весь голос:

— Кто это здесь разбросал сети?

— Да ведь это же Тогайали! — догадались зрители. — Он же сам холостяк!

Тогайали позабыл последние две строчки четверостишья. Неловко топчась на месте, он бросил на меня умоляющий взгляд. Мой шепот заглушался голосами зрителей. Тогайали не выдержал, бросил сердито:

— Да подскажи громче!

Зрители смеялись без умолку. Выход из положения, как всегда, нашел Бекше.

— Мырза, вы же слыли остроумным, находчивым поэтом! Я бы продолжила начатое вами так. "Хоть и бросил я тебя на льдине, но помнит сердце тебя и поныне".

— Пусть будет так, — мрачно махнул рукой Танирберген.