Морские напевы

Я закрыл дневник. Судно плясало, было трудно читать. Проснулся от резкого запаха спирта. Что это? Опять сон?.. Вокруг раскаленной докрасна печки плясали пятеро здоровенных мужчин. В одних трусах. Один — смуглый, горбоносый — напоминал индейца. Я узнал дядю Каная. Другой был низенький, толстый, весь облепленный мышцами. Это — Тогайали. Третий — настоящий геркулес. Так сложен только Сартай. Четвертый вытанцовывал, потирая рукой свой мясистый нос. Ну, конечно, Кадырали. А уж стройного красавца Айсу ни с кем нельзя спутать. Он и сейчас шутил и смеялся. Вот они прекратили танец, по кругу пошла жестяная кружка. По тому, как каждый, выпив, морщился, я понял: спирт. Потом стали растирать спиртом друг другу грудь, спину, мышцы ног и рук, и снова пошли танцевать вокруг печки. Остаток спирта выпил Тогайали, крякнул от удовольствия, поглаживая себя руками, будто хотел направить выпитую жидкость в нужном направлении.

— Тише ты! — заметил дядя Канай. — Больного разбудишь.

Я снова стал засыпать. Второй раз проснулся от грохота и шума. Слышался громкий голос капитана:

— Вперед! Малый ход! Стоп!..

Бекше спал, как убитый. Я быстро оделся и, полусонный, выскочил на палубу. Порыв ветра отбросил меня назад. Небо было темное. Волна окатила палубу, зазвенели льдинки. Весь экипаж стоял у бортов, держа в руках багры. Льдины трещали, громоздились друг на друга, лезли на корабль. Прожектор уже нацелился на темную поверхность моря: мы выходили из ледовых тисков.

Сзади ползли остальные суда. Ветер свистел в снастях. Мелькнуло лицо Рахмет-бабая, на усах и бороде примерзли сосульки. Рядом со мной потопывал ногами Тогайали. На лбу и щеках его виднелись свежие ссадины. И тут я вспомнил про ночной сон. Нет, это было явью. Вокруг печки танцевали не индейцы, а дядя Канай, Кадырали, Айса, Сартай и Тогайали. Они тоже, как некогда мой отец, лазили в ледяную воду и заменяли поврежденный винт новым. И потом грелись у печки. Самые противоречивые мысли овладели мной. Я смотрел, как напрягся Тогайали, отталкивая от судна огромную льдину. Весь сжался, широко расставленные толстые ноги поползли по скользкой палубе. Я бросился на помощь.

— Сынок, ты? — прохрипел он, увидев меня. — Давай, давай, помогай!.. Нечего даром есть хлеб…

Я с улыбкой кивнул ему.

К утру мы оказались недалеко от железной баржи. Ветер и льдины отгоняли нас от островов. Ураган стих, небо прояснилось. Но море, словно разгоряченный скакун, только что промчавшийся по дистанции байги, не могло успокоиться. Волны катились все еще крупные, хотя в них уже не чувствовалось былого буйства и напора.

Мы с Бекше грелись на солнце, удобно устроившись у кубрика. Бекше выздоровел, но выглядел изможденным. Лицо его было бледно. Нос заострился еще больше. Только глаза горели всегдашним светом. Он тихо напевал песню, жмурился от солнца. Глядел на чаек, носящихся с пронзительными криками над морем. Изголодавшиеся птицы дрались за каждую рыбешку. Время от времени Бекше задавал свои обычные вопросы.

— Болатхан, а ты любишь море?

— Конечно, так же, как ты — задавать вопросы.

— Море нельзя не любить. Мало того. Его надо воспевать!

Он молчит некоторое время и начинает читать пушкинские строки.

Когда по синеве морей
Зефир скользит и тихо веет
В ветрила гордых кораблей
И челны на волнах лелеет,
Забот и дум слагая груз,—
Тогда ленюсь я веселее
И забываю песни муз:
Мне моря сладкий шум милее…

— Нравится? — Бекше испытующе посмотрел на меня. — Какие прекрасные слова: "И забываю песни муз: мне моря сладкий шум милее…" На самом деле! Можно и песни забыть, глядя ла эту красоту. Потому что море само — песня. Гляди, слушай, наслаждайся. Читай, как непознанную книгу.

— Верно говоришь, — улыбнулся я. — Каждый день ты открываешь мне ее новую страницу.

— Перестань! — поморщился Бекше. — Лучше послушай.

Когда же волны по брегам
Ревут, кипят и пеной плещут,
И гром гремит по небесам,
И молнии во мраке блещут…

Мимо, тяжело ступая, прошел Тогайали, неся тюленью тушу.

— Эх, не умею я писать хорошие стихи, — огорченно произнес Бекше. — А вот ты подаешь надежды. Рисуй и рисуй. Ты только посмотри — какая глубокая и вместе с тем прозрачная синь!.. Как глаза моей Людмилы.

Море, как мне показалось, было не таким уж синим. В нем еще жили серые тона. Но моему другу в последнее время нравился синий цвет. Он напоминал человека, носящего синие очки. Везде ему мерещились глаза Людмилы. И я, чтобы поддержать его дух, согласился.

— Да, да. Прозрачная синь. Точно сказано.

— Ты знаешь, таких красивых глаз, как у Люды, больше ни у кого на свете нет.

— Возможно.

— Это единственные настоящие синие глаза.

— Кто-то недавно, помнится, уверял меня, что красивее глаз, чем у Айжан, на всем свете не сыскать.