Морские напевы

На льдинах заполыхали костры. Стало лучше видно. Смогли подойти поближе и суда, и теперь нам светили еще бортовые прожектора. Я замерз. Одежда промокла и прилипла к телу. Случись такое дома, давно бы заболел. А тут, на море, о болезни и не думаешь. Холодно? Шевелись, и станет теплее. Боишься простыть? Работай без передышки… Так, наверное, всегда случается к рассвету — чувства мои обострились. В сознании проносились картины боя тюленей; костры, при свете которых мускулистые джигиты быстро разделывали туши; суда, ныряющие в грозных волнах; сцены битвы со льдом; барахтающийся в воде Тогайали; Айса, хохочущий в кругу своей бригады; дядя Канай с темным от гнева, решительным лицом; мягко улыбающийся Рахмет-бабай…

В моей голове словно бы возникали, выстраивались фрагменты будущей грандиозной картины. Полотно с эпическим размахом. Мой долг — запечатлеть в красках трудовой подвиг рыбаков и тюленебойцев, которые днем и ночью, в постоянных схватках со стихией, добывают тюленей и ловят рыбу. "Кто из этих мужественных людей должен стать центральной фигурой? В ком наиболее полно проявляются лучшие качества его друзей? — думал я. — Дядя Канай? Умный организатор, целеустремленная личность? А может, Тогайали? Противоречивый, могучий человек, презирающий опасность? Или никогда не унывающий Айса, рядом с которым людям всегда весело и радостно?.."

В напряженной работе прошла ночь. Светало. В вихрях ветра носился жесткий снег, колким песком бил в лицо. Во мне, казалось, все умерло от холода. Раза два дядя Канай прогонял меня на судно, но оба раза я не послушался его. Вернее, выспорил. Мне хотелось быть вместе со всеми, работать рядом.

В сереющем свете утра блек свет фонарей и прожекторов. Костры все еще пылали.

Наконец раздался хриплый от усталости и простуды голос дяди Каная:

— Кончено, братцы! Мы полностью погрузили на суда всю добычу — более полусотни тысяч забитых тюленей. Большое спасибо вам за мужество. Сейчас организованно погрузитесь на мотофелюги и лодки, отправляйтесь на судна. Счастливого вам пути, славные джигиты!

Тюленебойцы, окружив капитана плотным кольцом, в свою очередь дружно благодарили его.

— Спасибо и тебе, Канай.

— С честью завершил схватку со льдом.

— Теперь и в Баутино не стыдно появиться, — сказал Айса, и все засмеялись, хотя он не сказал ничего смешного.

— Качать нашего капитана! — крикнул вдруг кто-то.

Дядя Канай взлетел на могучих руках бойцов. Ветер все набирал силу. Снег залеплял глаза. Мотофелюги и лодки направились к судам.

Вот мы и подошли к нашей долгожданной железной барже. Дедушка Ваня и Люда стояли на палубе и приветственно махали нам руками. Бекше был счастлив. Пока наше судно пристало к барже, он несколько раз посылал Люде воздушные поцелуи. Она звонко смеялась.

Бригады стали сдавать добычу. Мускулистые руки бойцов выносили тяжелые промерзшие туши из трюмов на палубу. Там они складывались в огромные сетчатые мешки. Краны переносили мешки на весы. А около весов находился Бекше. Он вел учет: записывал количество сдаваемых туш в журнал. Рядом с Бекше стояла Люда с голубем на плече. Они о чем-то беседовали, смеялись, и мне было немножко завидно.

Бекше взглянул в мою сторону, словно почувствовав взгляд, и взвизгнул:

— Падает! Падает!

Я оглянулся. Одна туша выпала из мешка и покатилась по палубе. Еще мгновение — и она окажется в воде. Я бросился на перерез, успел подставить плечо под тушу, но под многопудовой тяжестью полетел за борт. От ледяной воды перехватило дыхание. Я отчаянно рванулся вверх. В голове мелькнула мысль — на поверхности попытаться скинуть фуфайку. Резиновые сапоги, наполненные водой, соскользнули сами. И тут я ударился головой о что-то твердое. Теряя сознание, протянул вверх руки. Пальцы уперлись в осклизлый предмет. Я понял, что это днище судна и инстинктивно отпрянул в сторону. Задыхаясь, из последних сил, выбрался на поверхность, глотнул воздуха. Не успел освободиться от фуфайки, как набежавшая волна ударила меня о борт судна. В глазах померк свет.

Я не знал, сколько времени находился в бессознательном состоянии. Кто-то вытащил меня из воды. До слуха донеслось жалобное причитание Тогайали:

— Дорогой мой, судьба, значит, тебе жить долго! Кин, кин… Что бы мы сказали Назымгуль, если бы не смогли тебя спасти?

Его жесткие мозолистые ладони чем-то натирали мое тело. Должно быть, спиртом, потому что через некоторое время тело начало гореть как в огне. Затем Тогайали приподнял мою голову и стал вливать в рот какую-то жидкость.

— Пей, пей, дорогой! Станет лучше.

Обожгло горло, но я осушил стакан до дна. "Неужели он опять потребует чего-нибудь?" — с ужасом подумал я, вспоминая давнюю штормовую ночь в кубрике. До меня стало доходить, что спас меня Тогайали, потому что сам он был в одних трусах и время от времени растирал и свое тело.