Морские напевы

Стрелял дядя Канай. Пока я подбежал, он вытащил тюленя на берег. Почти у самой воды я наткнулся вдруг на что-то мягкое, пушистое, напоминающее белый пух, лежащий перед вязальщицей. Сначала даже подумал, что лежит пуховый шарф, оброненный кем-то из наших охотников. Но белый комок пошевелился. Я удивился. Только наклонившись к нему, понял, что это — тюлененок. Он был еще совсем крошечный, трогательно беспомощный. На забавной мордочке чернели три точки — круглые глаза и влажный носик. Я присел на корточки, протянул руку, и он недобро вскрикнул. Я вспомнил просьбу Айжан о том, чтобы мы привезли для школьного зоологического уголка маленького тюлененка.

Тюлененок вдруг ощерил зубки и даже потянулся ко мне головой. Я рассмеялся, взял его на руки, погладил по шелковистой шерсти. А он задрожал, затрепетал, стал вырываться из рук.

Сзади раздалось рычание. Огромная темно-серая тюлениха, положив ласты на кромку льда, смотрела на меня, ощерив пасть. Она рычала, а из маленьких глаз катились крупные слезы. Мое сердце дрогнуло. Я опустил тюлененка на лед.

— Ты что там возишься? — раздался зычный голос дяди Каная. — Не видишь тюленя? Стреляй!

Повинуясь его властному голосу, я машинально схватил ружье, навел на тюлениху. Она тотчас нырнула, но опять показалась на поверхности воды. И заревела, глядя на своего детеныша. Я опустил ружье. Пот выступил на лбу. Вспомнился маленький рассказ Тургенева, где воробей вступил в схватку с огромным псом, чтобы спасти своего выпавшего из гнезда, еще не оперившегося, птенца. Перед глазами возникла бабушка, и я услышал будто наяву ее голос: "Брось ружье! Перед тобой мать, защищающая свое дитя. В матерей не стреляют. Так принято у людей".

— Стреляй, что ты ждешь? — донесся голос дяди Каная.

Я подождал, пока он подошел ко мне.

— Не могу. И вы не стреляйте.

Капитан увидел в моих руках тюлененка и тоже опустил ружье. А тюлениха опять нырнула и вновь появилась у края льдины. Она жалобно стонала и не отводила от нас глаз.

— Только матери способны на такое безумие. — Дядя Канай стал рядом со мной. — Ишь ты, не боится смерти. Лишь бы спасти детеныша. Но с другой стороны, зверя жалеть — на охоту не ходить. И что ты намерен делать?

— Отпущу тюлененка. — Я наклонился над водой, чтобы положить малыша ближе к матери. Но тонкая кромка льда не выдержала, и мы с тюлененком очутились в воде.

— Ах, негодник! — Дядя Канай подцепил меня багром, вытащил и влепил оплеуху. — Ты же мог утонуть!

Мне показалось, он был скорее смущен всем происходящим, чем рассержен.

— А ну бегом на судно!

Тюлененок был все еще в моих руках. Я почему-то не пустил его в воду. Побежал. Дядя Канай стал грузить тюленьи туши в лодку.

Вдруг прогрохотал выстрел. Пуля просвистела недалеко от меня. Я остановился как вкопанный. Тюлениха подпрыгнула вверх и плюхнулась в воду. Забилась в смертельной агонии. Из-за тороса выскочил Тогайали и помчался к полынье. Пробегая мимо, сердито закричал:

— Давал, давал знак рукой, чтобы отошли, а вы не слышите! Оглохли, что ли? Что за возню затеяли?

— Беги, сказал, к судну! — вновь закричал дядя Канай.

Тюлененок скулил в моих руках, барахтался. Я больше не оглядывался. Бежал по ледовому синему полю и плакал. Светило солнце, сияли хрустальные дворцы, блики света переливались на гранях льдин — и все вокруг было безмолвно, будто бы онемело. Мне показалось, что я слаб, очень слаб, и еще многое надо пережить и перечувствовать, многое свершить, чтобы обрести уверенность и отстаивать свои взгляды.

3

На борт "Нептуна" я поднялся, гремя обледенелой одеждой. Казалось, само сердце смерзлось в ледяной комок.

Бекше, увидев в моих руках тюлененка, тут же выхватил его. Запрыгал от радости.

— Ну, молодец! — вскричал он. — Как обрадуется Айжан! Быстрей, быстрей к печке. Я раскалил ее докрасна. Угораздило же тебя. Зато не будешь лезть к полынье, не будешь. Сейчас принесу тебе лекарства.

Обежав кубрик, я быстро скинул с себя одежду и сел возле горячей печки. Вошел Бекше с кружкой круто заваренного чая. В нее он всыпал две чайные ложки красного перца. Я выпил это жгучее месиво и, закутавшись в шубу, лёг на койку. От дрожи зуб на зуб не попадал.

Прошло некоторое время прежде чем я стал согреваться. Потом вошел дядя Канай и стал растирать мое тело спиртом. Я впал в дремоту.

Очнулся от голосов. Тюлененок скулил.

— Кто принес сюда этого щенка пергауна? — ругался Рахмет-бабай. — Он же нам спать не будет давать!

— Какая разница, кто принес? — защищался Бекше.

Вошел Тогайали, и старик попросил его:

— Заставь-ка замолчать этого щенка.

— Кого? — Тогайали посмотрел сперва на тюлененка, потом на Бекше. — Которого из них, старик?

— Этого! — Рахмет-бабай сердито ткнул пальцем в тюлененка. — У меня голова трещит от его визга.

— Ух, какой он беленький и кругленький, словно ягненок, насосавшийся молока, — заворковал Тогайали, наклонившись над тюлененком. — Какой он хорошенький. Такая шкура стоит дорого. Кин, кин… — Ноздри Тогайали жадно затрепетали.

Я вскочил с койки и бросился к нему.

— Не отдам! Это мой!

— А зачем он тебе? — сердито спросил Рахмет-бабай.